Воспоминания о пребывании неприятеля в Москве в 1812 году (1858 год)

Пётр Кичеев

В сентябре 1812 года Пете Кичееву сравнялось 7 лет и 8 месяцев. Большинство его сверстников вме­сте с родителями к тому времени уже уехало из Москвы, спасаясь от приближающейся француз­ской армии. На отъезде настаивала и мать маль­чика, но её отец, Петин дед, крещёный турок, в молодости взятый в плен русскими солдатами и прикипевший сердцем к новой родине, упорно отказывался покидать свой дом. Он искренне верил обещаниям московского главнокомандую­щего Ф. В. Ростопчина не отдавать город на пору­гание «басурманам» и цитировал родным рассы­лавшиеся графом афишки: «Мы своим судом с злодеем разберёмся. Когда до чего дойдёт, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дни за два, а теперь не надо, я и молчу! Хорошо с топором, не дурно с рогати­ной, а всего лучше вилы-тройчатки: француз не тяжелее снопа ржаного!» Потому старик гото­вился лично принять участие в решающей битве, а пока её время не настало, снисходительно поглядывал на паковавших тюки соседей и по случаю покупал у них хлеб и мебель. Причём, будучи по натуре человеком честным, давал, по уверениям внука, «настоящую» цену.

Таким образом, вступление неприятеля в Мос­кву оказалось для Петиной семьи полной неожи­данностью. Попытка спешно покинуть уже захваченный французами город закончилась неудачей: беглецы повернули телегу со сложен­ным на ней нехитрым скарбом уже после первой встречи с вражеским патрулём на соседней улице. В итоге сам Петя, его дед, мать, двое бра­тьев, дядя, кухарка Анисья, нянька Аграфена Петровна, приказчик Семён и человек семь слуг больше месяца прожили в доме у Пресненских прудов, подвергаясь различным опасностям и лишениям военного времени.

Впоследствии Пётр Григорьевич Кичеев окон­чил Московское уездное училище, занимал раз­личные должности в 8-м департаменте Сената, являлся секретарём Московского почтамта, в 1857 году вышел в отставку с чином надвор­ного советника, зарабатывал на жизнь частной юридической практикой, считался известным московским адвокатом. А кроме того, увлекаясь литературой, опубликовал ряд мемуарных очер­ков и книг, одна из которых, выходившая в 1856 и 1858 годах, содержала детские воспоминания автора о событиях 1812 года. В предисловии к ней Кичеев писал: «Много было печатано о войне 1812, 1813 и 1814 годов и, напротив, слишком мало о пребывании неприятеля в Мос­кве в 1812 году. А между тем очевидцы тогдашних происшествий один за другим сходят в могилу, не оставляя потомству об этом любопытном вре­мени ровно никаких сведений. Поэтому я напи­сал и выдал в свет мои воспоминания с тою един­ственною целью, чтобы восполнить, сколько возможно, пробел в нашей истории об упомяну­той эпохе».

Присутствие чужеземных солдат, разорение Москвы, набеги мародёров и незнакомое до той поры ощущение полной незащищённости себя и близких – то, что запомнилось ребёнку пре­жде всего. Вот как описывает Кичеев свои пер­вые встречи с неприятелем: «Вошёл француз­ский гусарский офицер в красном доломане, учтиво раскланиваясь. Это был молодой человек преблагородной и красивой наружности. Дядя приветствовал его на французском языке и предложил водки. Гусар, видимо, обрадовался родной речи, выпил рюмку и закусил. Затем пригласил дядю в другую комнату и, показав из-под мундира свою рубашку, чёрную, как трут, просил одолжить ему на перемену другую, чистую. Разумеется, ему выбрали и дали самую лучшую рубашку, какую только могли найти в доме. Гусар, поблагодарив, ушёл, извиняясь, что одна крайность заставила его нас обеспоко­ить... После гусара, помню, пришли к нам на двор трое неприятелей в длинных синих сюртуках и фуражках такого же цвета, походивших на спальные колпаки. Они были, как и все почти мародёры, без оружия, с одними палками, кото­рыми и начали тотчас бросать и подбивать ноги у наших кур, гулявших преспокойно по двору. Подбив штуки три или четыре, они унесли их. Мне стало жаль кур, в особенности петуха-бойца, до которых дед был охотник. Горю моему сочувствовала кухарка Анисья, и, предвидя, что остальным разлетевшимся курам не миновать той же участи, она поспешила созвать их в курят­ник и, перевязав ноги, отнесла на чердак, приго­варивая, что мы-де и сами умеем есть куриный суп не хуже голопёрых французов».

Впрочем, семье Пети повезло: в их доме оказа­лись расквартированы французские гвардейцы, а в частях наполеоновской гвардии, как отме­чали практически все с ними сталкивавшиеся, поддерживалась строгая дисциплина и было налажено хорошее снабжение. «К нам постав­лены были рядовые конногвардейцы в синих мундирах и медвежьих шапках, – вспоминал Кичеев. – В доме матери поместились 12 чело­век. Все они были атлеты, но скромны и тихи до невероятности. Они стояли у нас во всё время пребывания их в Москве, и мы решительно не видали от них ни малейшей неприятности. Ни один из них ни разу не вошёл даже к нам в мезо­нин… От постояльцев своих мы получали довольно съестных припасов, карасей из Пре­сненских прудов, а от битой скотины – головы, ноги, рубцы и т.п. Иногда давали нам даже чай и сахар. Одним словом, во всё это несчастное время мы, благодаря Бога, в пище не нуждались, тогда как многие другие не знали, как утолить свой голод: ели полумёрзлый картофель, паре­ную репу, а кусочек чёрного хлеба или сухарь из него считали за лакомство!.. Несмотря на то, что постояльцы наши вели себя весьма скромно и даже помогали нам, у нас с братом мало было к ним расположения. Мы готовы были, кажется, и побить бы их, если бы только имели возмож­ность. Так, иногда играя, мы устанавливали про­тив них палки, которые служили нам вместо ружей, и произносили: «Паф!» Но добрые фран­цузы на это только смеялись. Иногда стоявших по соседству французов мы, бывало, из-за угла выругаем французскими бранными словами, но и за это они нас не преследовали». Однако маль­чику приходилось наблюдать и другие сцены: «Вдоль верхнего Пресненского пруда шёл кто-то из русских и надумал понюхать табаку из своей серебряной табакерки. К несчастию его, в это самое время поравнялся с ним ехавший верхом неприятельский улан: увидав серебряную таба­керку, кавалерист тотчас потребовал её себе. Но русскому не хотелось расставаться с своей соб­ственностью. Улан, нисколько не задумываясь, в одно мгновение проткнул русского пикой и воспользовался табакеркой. При поражении несчастный упал спиной на скамейку, голова его свесилась назад, а ноги касались земли. В этом положении он находился более недели.

У нас с братом доставало ещё смелости каждый день смотреть: похоронен ли убитый?»

Зарево над горящим городом, сцены грабежа и насилия, грохот от подрыва кремлёвских башен, отступление Великой армии из Москвы и, нако­нец, увиденное мальчиком с соседней колокольни уничтожение крупного французского отряда вошедшими в город казаками и мужиками окрест­ных деревень – всё это запомнил и десятилетия спустя описал Пётр Григорьевич Кичеев.

Его книга не осталась незамеченной совре­менниками. Осенью 1863 года Е. А. Берс, старшая сестра жены Льва Николаевича Толстого, выпол­няя просьбу писателя, собиравшего материалы для романа «Война и мир», направила ему спи­сок книг, «в которых говорится что-нибудь о 12-м годе». «Их на русском языке замечательно мало, – писала Елизавета Андреевна, – а очерков из общественной жизни почти вовсе нет; все так много заботились о политических событиях, и их было так много, что никто и не думал опи­сывать домашнюю и общественную жизнь того времени». Среди особо отмеченных ею изданий, сохранивших приметы быта той эпохи, значи­лись и «Воспоминания о пребывании неприя­теля в Москве в 1812 году» П. Г. Кичеева.

Кичеев Пётр Григорьевич (1804—1875)

Воспоминания о пребывании неприятеля в Москве в 1812 году. Москва: В Университетской типографии, 1858. 121 с. В полукожаном пере­плёте времени издания. Крышки оклеены коленкором. На корешке тиснёные орнамент и заглавие: «Воспоминания. Кичеев». 22х14,5 см.