Сахалин. (Каторга) (1903)

Влас Дорошевич

«Вы кого зарезали?
-Кто? Я?
-Вы?
-Я никого не резал.
-Никого? Так за что вас на Сахалин послали?»

Журналист милостью божьей, «король фельетонистов» Влас Дорошевич попал на Сахалин по собственной воле - в качестве корреспондента одесской газеты. Случилось это в 1897 году. Сначала его репортажи публиковались по мере поступления, а в 1903 году вышли отдельной книгой в Москве.

Отец Власа, Сергей Соколов, тоже был журналистом. Он умер почти сразу после рождения сына. Мать, писательница Александра Ивановна Соколова (происходила из дворянского рода Денисьевых) бросила шестимесячного ребенка в номере дешевой гостиницы. Фамилию свою Влас получил от приёмного отца, домовладельца Михаила Ивановича Дорошевича, усыновившего его. Через десять лет А.И. Соколова через суд вернула себе сына. Но каково было самому Власу!..

Учился Влас в нескольких московских гимназиях. Но учился плохо, дерзил учителям, неоднократно исключался за плохое поведение и неуважение к начальству. В итоге курс гимназии пришлось сдавать экстерном. Но еще будучи гимназистом он начинает сотрудничать в газетах. Пишет юмористические заметки для журналов «Развлечение», «Будильник», для «Московского листка, «Петербургской газеты». Однако настоящая известность, - и даже слава, - пришла к В.М. Дорошевичу после того, как он начинает в 1890-х работать в одесских изданиях.

Именно на средства газеты «Одесский листок» он и предпринял поездку на Сахалин - на пароходе, перевозившем в трюме к месту каторги заключенных. (Другой путь на Сахалин был пешим - в кандалах, через Сибирь.) Командировка Дорошевича на «Остров-тюрьму» (название одного из очерков) продлилась три с половиной месяца.

«И тяжко становилось на душе при мысли о том, что там, внизу, в трюме, под вашими ногами, что рядом с вами окончательно перегнивает все человеческое, что еще осталось среди этих “отбросов”», - пишет В.М. Дорошевич. Все очерки в книге «Сахалин» - как будто заготовки будущих рассказов, повестей, а то и романов. Вот, например, совсем короткая глава - «Женская тюрьма».

«Она невелика.

Всего один «номеръ», человек на 10. Женщины ведь отбывают на Сахалине особую каторгу: их отдают в “сожительницы” поселенцам.

В тюрьме сидят только состоящие под следствием.

При нашем появлении с нар встают две. Одна - старуха-черкешенка, убийца-рецидивистка, ни звука не понимающая по-русски.

Другая - молодая женщина. Крестьянка Вятской губернии. Попала в каторгу за то, что подговорила кума убить мужа.

- Почему же?

- Неволей меня за него отдали. А кума-то я любила. Думала, вместе в каторгу пойдем. Ан его в одно место, а меня в другое.

Здесь она совершила редкое на Сахалине преступление.

С оружием в руках защищала своего“сожителя”.<...>

- Ничего ей не будет! - успокаивает меня смотритель. - Отдадут на дальнее поселение опять к какому-нибудь поселенцу в сожительницы... Женщины у нас, на Сахалине безнаказанны. <...>

Но какое наказание можно придумать тяжелее этой “отдачи” другому, отдачи женщины, полюбившей сильно, горячо, готовой жертвовать своей жизнью. <...> Изо всех тюрем, которые мы только что обошли с вами, эта маленькая производит самое тяжелое впечатление».

Дорошевич - великолепный репортер. Он не рассказывает - показывает! Отсюда и его стиль изложения, и соответствующая риторика - здесь и сейчас вместе с читателем: «Все, что я вам рассказал, это - только прелюдия к “настоящей” каторге»; «Мы - на главной улице Александровского административный центр Сахалинах. Если бы не серые халаты, не арестантские “бушлаты” пешеходов, - смело можно было бы вообразить себя на какой-нибудь Миллионной или Дворянской улице маленького городка средней полосы России».

Однако Дорошевич не строит иллюзий: «Что за картины, - картины отчаянья, иллюстрации к Дантовскому чистилищу». И вся книга - набор таких иллюстраций. Некоторые главы: «Тюрьма кандальная», «Карцеры», «Сожительницы и сожители», «Каторжный театр», «Кто правит каторгой», «Палачи», «Телесные наказания», «Нравы каторги», «Каторжные типы», «Картежная игра», «Законы каторги», «Язык каторги», «Песни каторги», «Женская каторга», «Сонька - Золотая ручка», «Людоеды», «Дедушка русской каторги», «Аристократ каторги», «Отцеубийцы», «Наемные убийцы», «Сахалинское Монте-Карло»...

«Граф Монте-Кристо» Александра Дюма - это детский лепет по сравнению с психологическими типами, описанными Дорошевичем.

Бывалый каторжник Бабаев. «Армянин Эриванской губернии. <...> Он очень любит рисовать и постоянно рисует... Этими картинками увешана вся его камера.

Самый лучший подарок для него - ящик с красками.

Тогда в его глазах светится столько счастия...

Его специальность - убивать товарищей.

Во вновь прибывшей партии он высматривает новичков с деньгами и соблазняет бежать. <...>

Где-нибудь, в глухой тайге, он убивает товарища, отбирает деньги и возвращается в тюрьму.

На эти деньги он живет, лакомится, покупает себе краски и рисует свои любимые картинки».

Или сценка из главы «Убийцы. (Супружеская чета)».

«- Душка, а не выпила ли ты чайку? Я бы принес.

- Да присядь ты, милый, хоть на минутку. Устал!

       - И, что ты, душка? Серьезно, я бы принес.

Такие разговоры слышатся за стеной целый день.

Мои квартирные хозяева, ссыльно-каторжные Пищиковы - преинтересная парочка.

Он - Отелло. В некотором роде даже литературная знаменитость. Герой рассказа Г.И. Успенского “Один на один”. Преступник-палач, о котором говорила вся Россия». Приревновав жену, мать четырех его детей, к воспоминанию пятилетней давности, этот Отелло засек ее нагайкой до смерти... «Она - бывшая актриса, убила своего мужа, полковника, вместе с другом дома, и спрятала в укромном месте. <...> Вспоминают ли они о прошлом?

И он и она от времени до времени запивают.

Может быть, это дань, которую они платят совести?

Совесть ведь “берет” и водкой...»

Недаром, когда В.М. Дорошевич спросил одного из каторжан, «почему вам хочется, чтоб о вас написали?», тот ответил с грустной улыбкой:

«- Да вот, если человека взять да живым в землю закопать. В подземелье какое, что ли. Хочется ему оттуда голос подать или нет? “Жив, мол, я все-таки”...»

Жизнь и смерть на сахалинской каторге почти неразличимы. Череда психологических портретов палачей - Толстых, Медведев, Комлев, Голынский... Местный священник о. Александр рассказывает Дорошевичу о казни троих заключенных в начале 1890-х: «Умерли удивительно покойно. Приложились ко кресту и отдались в руки палача. Только один, самый молодой, Сиюгин, сказал: “Теперь самое жить бы, а нужно помирать”».

Среди неординарных личностей, что Дорошевич повстречал на Сахалинской каторге, была и Софья Блювштейн - настоящий криминальный авторитет, знаменитая одесская «Сонька Золотая Ручка». Это один из самых впечатляющих очерков в книге. Им открывается вторая часть «Сахалина».

«Я ждал встречи с этим Мефистофелем, “Рокамболем в юбке”, - пишет Дорошевич. - С могучей преступной натурой, которой не сломила ни каторга, ни одиночная тюрьма, ни кандалы, ни свист пуль, ни свист розги. С женщиной, которая, сидя в одиночном заключении, измышляла и создавала планы, от которых пахло кровью.

И... я невольно отступил, когда навстречу мне вышла маленькая старушка с нарумяненным, сморщенным, как печеное яблоко, лицом, в ажурных чулках, в стареньком капоте, с претензиями на кокетство, с завитыми крашеными волосами».

Трудно поверить после этого описания, что эта женщина перенесла, например, 2 года и 8 месяцев в ручных кандалах, что ее страшно секли... «Улыбается при этом воспоминании даже никогда не улыбающийся Комлев, ужас и отвращение всей каторги, страшнейший из сахалинских палачей.

       - Как же, помню. Двадцать я ей дал.

       - Она говорит, больше.

- Это ей так показалось, - улыбается Комлев, - я хорошо помню - сколько. Это я ей двадцать так дал, что могло с две сотни показаться».

И вот тайком, чтобы никто не увидел, не прослышал, Софья Ивановна Блювштейн просит В.М. Дорошевича узнать о судьбе двух ее дочерей, оставшихся в России:

«- Мне немного осталось жить, хоть умереть-то, зная, что с моими детьми, - живы ли они... Господи, мучиться здесь,в каторге, не зная... Может быть, померли... И никогда не узнаю, не у кого спросить, некому сказать...

“Рокамболя в юбке” больше нет.

Передо мной рыдала старушка-мать о своих несчастных детях.

Слезы, смешиваясь с румянами, грязными ручьями текли по ее сморщенным щекам.

О, проклятый остров, где так много горя».

Понятно, почему творчество Дорошевича высоко ценили Лев Толстой, Чехов, Горький.

Между тем «Сахалин» В.М. Дорошевича не только документально-трагическое свидетельство. Это еще и не утратившее до сих пор своего значения этнографическое, антропологическое и социологическое исследование. Находясь на острове, Дорошевич собирает песни каторги, составляет словарь арестантских выражений. «Выражаясь по-сахалински, в “пятом” (1895) году на Сахалин было сослано 2212 человек, в “шестом” - 2725, - пишет Дорошевич. - Замечательное дело: мы ежегодно приговариваем к каторжным работам от двух до трех тысяч, решительно не зная, - что же такое эта самая каторга?» И сам же как будто предлагает план научных исследований:

«Я уже не говорю о том неоцененном материале для ученых, для антропологов, для юристов, для врачей, который погибает на Сахалине, благодаря тому, что там, на каторге, меньше всего интересуются каторгой. Несколько времени тому назад один из врачей начал составлять коллекцию типов преступников. Для съемки так называемых антропологических карточек он устроил при лазарете фотографию. Работы шли прекрасно. Коллекция шла прекрасно. Коллекция обещала быть ценным вкладом в науку. Как вдруг такое невинное занятие было найдено почему-то предосудительным. Фотографию приказано было уничтожить. <...> И неоцененный материал для науки гибнет, с одной стороны - вследствие незнания, с другой - вследствие пренебрежения каторги».

В этой связи важно отметить особенности экземпляра книги, представленной в «Библиохронике». Как свидетельствует Eх Libris на форзаце, он происходит из библиотеки великого князя Константина Николаевича, второго сына императора Николая I. Библиотека князя включала значительное число книг по морскому делу - кораблевождению, судостроению, навигации, гидрографии. Много было книг по астрономии и математике, лоций, описаний берегов... Думается, что неслучайно и книга В.М. Дорошевича «Сахалин» попала в это собрание. Правящий Дом Романовых все-таки пытался, как бы следуя сетованиям автора, хотя бы обозреть пределы империи.

Великий князь Константин Николаевич умер в 1892 году. А в 1894 году в Хабаровске открылась Николаевская публичная библиотека. В основу ее фонда легло 453 книги Николая II. Уже в следующем году туда поступили 43 ящика с книгами и портретом великого князя Константина Николаевича, которые долгим путем по морю, через Одессу и Владивосток, доставили в Хабаровск. Как раз тем путем, которым и В.М. Дорошевич добирался до Сахалина...

При советской власти книга В.М. Дорошевича не переиздавалась. И, кажется, понятно почему - перед глазами был собственный ГУЛАГ, превосходящий по жестокости царскую каторгу на острове-тюрьме. А сам автор, Влас Михайлович Дорошевич, в советском литературоведении прочно занял место классика сатирического жанра. Часто и много издавались его фельетоны.

Так, большой популярностью у читателей пользовалась «Библиотека сатиры и юмора» издательства «Завод и Фабрика» (организовано в марте 1922 г.). Выпуски выходили еженедельно. К 1927 году было издано около 150 книг тиражом свыше 2 млн экземпляров. В числе авторов библиотеки - А. Архангельский, М. Булгаков, А. Грин, М. Зощенко, В. Катаев и В. Дорошевич. Но Влас Михайлович до этого уже не дожил...

С 1918 по 1921 год он жил в Севастополе. С белогвардейскими изданиями сотрудничать отказывался. По окончании Гражданской войны сделал заявление о «полном присоединении» к советской власти. В мае 1921 года возвращается в Петроград, где вскоре умер от туберкулеза. Документально зафиксированный факт: в его похоронах участвовали четыре человека.

Влас (Власий) Михайлович Дорошевич (1865-1922)

Сахалин. (Каторга). - Часть первая, Часть вторая. Типография Товарищества И Щ. Сытина, Москва, 1903. - 438 с, 199 с. + II с Со многими рисунками. 26,1 х 17 см. Тираж не указан.

Составной владельческий переплет эпохи. Верхний золотой обрез, два другие обреза - торшированные. Корешок с бинтами и зологотиснёными именем автора и заглавием на желтой марке. Голубое шелковое ляссе. Форзацы «мраморной бумаги» с растительным узором. На переднем форзаце наклеен гравированный Ex Libris библиотеки Великого князя Константина Николаевича и торговая марка «Книжный магазин Т-ва М.О. Вольф. С.Петербург и Москва».