- Начнем, пожалуй, с самого-самого начала. Когда и где ты появился на белам свете? В какой семье?
- Родился в Москве 19 апреля 1933 года. При довольно тяжелых обстоятельствах, связанных с экономической ситуацией той поры - жесточайшем голодоморе. Должен был родиться в марте, но, видимо, из-за того, что мама недоедала, я не мог созреть для выхода в этот мир. А питалась она в основном, как потом рассказывала, гнилыми помидорами и весила около сорока килограммов. Рожать уехала в Харьков, к своей маме, стало быть, к моей бабушке. Но вскоре выяснилось, что в тамошних условиях не существует службы экстренной помощи роженицам, а беременность затягивается, и папа срочно забрал ее обратно в Москву, где он тогда работал на строительстве первой очереди метрополитена.
В результате ее четырехсуточных мучений (кесарево сечение было очень редкой операцией) я появился на свет весом 1300 граммов. Для того времени это считалось на грани жизнеспособности. «Гуманный» акушер посоветовал не бороться за жизнь ребенка. Маме тогда исполнилось всего 23 года, а формула «еще нарожаете» была популярна. Но она, конечно, не послушалась...
Так или иначе, но перед тобой, Феликс, сидит человек, в ускользавшую жизнь которого восемьдесят пять лет назад мама, что называется, вцепилась зубами. Из Харькова приехала бабушка, и они вдвоем меня выхаживали.
- Значит, твои предки из Харькова?
- Да, и по маминой, и по отцовской линии. Деда, папиного отца, я отлично помню. В свое время он держал пять или шесть ломовых извозчиков с телегами, что в переводе на современный язык - грузовой таксопарк. До сих пор стоят перед глазами просторный дом в центре города с замечательным садом и веранда с цветными витражами.
В семье деда соблюдался строгий порядок. Никто не мог сесть за стол, пока не садился он сам. На обеды собирались родственники... Запомнилась огромная фаянсовая супница, из нее бабушка разливала ароматный борщ всем по очереди, начиная с деда. По нынешним меркам, семья была большой - четверо детей, в том числе мой папа, две старших папиных сестры - тетя Зина и тетя Фаня, а также старший брат -дядя Вова, фронтовой военный корреспондент, прошедший всю войну. Обе тетки умерли, по слухам, от голода в эвакуации где-то в глубинах Средней Азии. Обаятельная бабушка Софья Яковлевна, большебородый добрейший дедушка Михаил Семенович. Когда мы жили на съемной даче под Москвой, он научил меня выделывать из срезанных веток всевозможные звучащие инструменты - свирели и дудочки.
Семья мамы иного склада. Дед - офицер царской армии, врач, полевой хирург, получивший высшее образование по так называемой двухпроцентной норме для евреев. Во время Первой мировой войны воевал в составе Очаковского лейб-гвардии полка. Человек терпеливый и незлобивый, по рассказам мамы, за все время службы дед лишь один раз вышел из себя: наотмашь ударил денщика, когда тот во дворе сапогом «заехал» в живот беременной овчарке. Ни одного бранного слова, даже «черт» и «дурак» никто от него ни разу не слышал. Его единственный внук, к сожалению, не пошел по стопам деда...
Сохранились фотографии медицинской роты, которой он командовал. Помню кабинет деда в харьковской квартире, уставленный шкафами с медицинскими книгами. А на рабочем столе - осколки снарядов и пуль, самолично извлеченные им во время операций раненых воинов. Я еще мало что тогда понимал и без особого благоговения теребил уникальные реликвии. Дед умер в 26-м году, еще до моего появления на свет. У меня есть фотография, запечатлевшая его похороны: проститься пришли тысячи людей. Вот загадка человеческого мозга: хотя меня еще не было на свете, я представляю, как стою на балконе дедовского дома, а внизу по Сумской улице проплывает огромная траурная толпа. Видимо, так взволновал меня мамин рассказ...
Кстати, дедушка и бабушка некоторое время учились в медицинском институте в швейцарской Лозанне, куда, по семейной легенде, в 1906 году приехали из России... на велосипедах. В 1908 году, перед рождением дочери, бабушка вернулась в Харьков. Замечу, что дедушка по маминой линии -из еврейской семьи, но стал выкрестом, то есть православным: служба в армии требовала определенного вероисповедания. Вспомни слова дореволюционной присяги: «За веру, царя и отечество!»
Многие мои предки по материнской линии - врачи: военно-полевые хирурги, терапевты, педиатры, акушеры, а прадедушка -патологоанатом... Живя у бабушки - известного в Харькове, а потом и в Москве педиатра, я окунался в мир непонятных слов, которые удивительным образом откладывались в детской памяти: «диагнозы», «симптомы», «анамнезы», «осложнения», «летальные исходы» и тому подобное.
Мама с детства говорила на французском, немецком, украинской мове... Наверное, ее способности передались и мне, потому что я тоже в ладах с языками. Правда, к сожалению, не освоил красивый французский, на котором сейчас говорит внучка.
- Мой дед венгр, тоже врач но образованию, считал: человек столько раз человек, сколько языков он знает.
- Совершенно верно. Именно так. Каждый дополнительный, к родному, язык как бы еще одна жизнь.
- Родители познакомились и поженились в Харькове, а почему они оказались в Москве?
- В 1931 году приехали по призыву на строительство метрополитена. Папа окончил рабфак, мама - экономический институт. Оба увлекались музыкой, пели, и я просыпался под звуки баритонального баса отца: он по утрам исполнял арию Гремина «Любви все возрасты покорны» из оперы Чайковского «Евгений Онегин». Эта музыка до сих пор напоминает о детстве. Отец ушел из жизни в 1952 году в 43 года. Я бережно храню некролог из газеты «Метростроевец».
Рядом с бабушкиным угловым домом в Харькове находился вход в парк имени Шевченко, где стоял, а может быть, и сейчас стоит памятник великому Кобзарю. В этот парк меня носили, а позже водили гулять. В силу необъяснимого свойства памяти могу назвать цвета одеял, в которые меня заворачивали, и ленточек, которыми одеяла перевязывали. Хочешь верь, хочешь не верь. Мама очень удивилась, услышав однажды, как я совершенно точно описал ватное стеганое атласное одеяло фиолетового цвета и зеленую ленточку.
Ну, вот, собственно и все, что могу сказать о начале своей жизни...