Мой вопрос будет связан с самым страшным событием в советской истории. Помнишь ли ты первый день войны?
- В начале июня мы с мамой уехали к бабушке в Харьков, чтобы оттуда на лето отправиться на дачу в Высокий поселок.
22 июня вспоминается солнечным, ясным, тихим. Немцы не бомбили Харьков в первые часы войны, как они бомбили Киев, Минск, Одессу, Севастополь. В полдень я вышел на балкон, и в это время по радио началось выступление Молотова, в котором он сообщил о вероломном нападении на Советский Союз германских войск. На многих столбах висели репродукторы, и под ними начали собираться подавленные харьковчане. Мама закричала: «Конец, конец!» Бабушка же ее успокаивала: «Не волнуйся, Сонечка. Наши войска быстро их выгонят». И почему-то приговаривала: «Это же цивилизованная нация. У них Бетховен, Бах...»
Насколько непрозорливой она оказалась, стало понятно в первые же месяцы войны, тем более, когда узнали о зверствах фашистов, в том числе об уничтожении в оккупированном Харькове на Тракторном заводе более десяти тысяч евреев... По счастью, нас в городе уже не было. 23 июня рано утром мама и я побежали на вокзал. На перроне стоял воинский эшелон, облепленный людьми. Договорившись с одним из командиров, мама втиснула меня в приоткрытое окно. Сама же пешком добиралась до Москвы целых два месяца.
- Как же она не побоялась отправить тебя одного?
- Во-первых, не оставалось другого выхода, а во-вторых, подобно ребенку, который вырос в артистической семье и хорошо ориентируется в закулисном пространстве, я уверенно чувствовал себя в московском метро, поскольку там работал отец. Когда поезд пришел на Казанский вокзал, я, не растерявшись, спустился в подземку и уверенно добрался до своей станции «Аэропорт».
– Помнишь первую бомбежку?
- Июнь и начало июля в Москве были спокойными. Но на улицах уже появились девушки в военной форме с громадными аэростатами: в качестве заграждения их выпускали в небо. Москвичи нарезанными листами бумаги крест-накрест заклеивали окна. На лестничных площадках обычные лампочки заменили на лампочки синего цвета - он с высоты не просматривался. Появилось новое слово - «затемнение». Жильцов заставляли плотно закрывать занавески, чтобы на улицу не проникал ни малейший луч света. Мимо домов, заглядывая в окна, ходили дежурные контролеры. Заметив щель в занавеске, кричали: «Эй, вы там, на третьем этаже, уберите свет!»
Первый авианалет на Москву произошел в ночь на 22 июля. Потом фашисты бомбили столицу регулярно. После томительного ожидания воя сирены громкий голос из черной тарелки-репродуктора многократно извещал: «Граждане, воздушная тревога!» Звук сирены, волнообразный, противный, отзывался где-то в животе.
На плоской крыше дома установили зенитки, но их выстрелов я ни разу не слышал: во время налетов немецкой авиации мы бежали в метро, где, кстати, царил удивительный порядок. Для каждого дома определили свой отрезок путей. На стенах тоннеля висели бумажки с указанием, на каком участке должны располагаться жильцы того или иного дома и конкретной квартиры. Люди спускались по деревянным лестницам к поездам с открытыми дверьми. Кто-то шел по путям в сторону «Сокола», мы же двигались к «Динамо» по шпалам правого тоннеля. Пройдя метров 300-350, упирались в указатель - Ленинградское шоссе, дом такой-то, квартира такая-то - наше временное пристанище. На большие настилы, обклеенные газетами, укладывали детей. Наши «лежанки» мама обклеила какой-то метростроительной документацией. Единственное неудобство - отсутствие туалетов, но для малышей приносили горшки. Электричество отключалось. Услышав сигнал «Отбой!», сонная публика выходила из тоннеля. Так повторялось из вечера в вечер.
Первые бомбежки в памяти связаны с тем, что в нашем квартирном туалете появились некие люди «специального назначения». Они усаживались на подоконник и вглядывались в темноту. Дело в том, что из нашего окна хорошо просматривался Центральный аэродром, куда приземлялись транзитные, военные, правительственные самолеты. Вокруг располагались авиапредприятия - завод «Знамя Труда», конструкторские бюро. Так вот, на крыши самолетных ангаров забирались диверсанты и во время немецкого налета указывали осветительными ракетами объекты бомбежки. Дежурившие у нас в туалете энкавэдэшники засекали пуск ракет, тут же срывались с места и исчезали в темноте, чтобы ликвидировать сигнальщиков.
Часть фасада дома метро «Аэропорт» в первую военную зиму. Та самая Булочная. Слева – наш подъезд
Мы, мальчишки, иногда собирались около парадных и по звуку моторов безошибочно определяли марки вражеских самолетов -«юнкерсов», «мессершмиттов», «фокке-вульфов», «хейнкелей», бегали смотреть разрушенные театр Вахтангова, здание ресторана «София», пробитую дыру в асфальте возле метро «Дзержинская»...
В июле на площади Свердлова выставили сбитый немецкий самолет-разведчик. В 43-м его переместили в Парк культуры имени Горького на выставку трофеев, захваченных Красной Армией в ходе войны.
- Когда же ты пошел учиться?
- 1 сентября 41-го года я стал первоклассником. Школы функционировали, по-моему, до начала октября и закрылись, когда немцы подошли к Москве достаточно близко.
- Говорили в классе о Ленине, Сталине?
- По-моему, о Ленине тогда вообще не упоминали, существовал только всепоглощающий Сталин... Признаюсь, мне абсолютно не хотелось ходить в школу. И я благодарен маме за то, что она, с одной стороны, корила меня за леность, с другой - если я не хотел идти, не заставляла: «Ну, и оставайся дома, наука не пострадает...» Поскольку я частенько болел, здоровье сына для нее было важнее пропущенных уроков.
- Отец ушел на фронт?
- В первые месяцы войны ему и другим метростроевцам выдали бронь. А в конце 41-го, после того как фашистов отбросили от столицы, отца призвали в инженерные войска. Хорошо помню общую радость по поводу наших первых побед. Когда шестого декабря сообщили о контрнаступлении советских войск под Москвой, все были невероятно счастливы. Чтобы отметить торжество, мама приготовила вкусную запеканку. До этого по радио каждый час передавали, в основном, трагические сообщения.
- Где служил отец?
- В специальных инженерных частях, которые занимались, по-видимому, подземными сооружениями. Его служба проходила под Москвой, и он иногда даже нас навещал.
Когда в 1941 году столицу начали бомбить, женщины нашего дома решили: лучше уехать в Подмосковье, где, по их мнению, бомбежек не будет. Никто не знал, что противовоздушную оборону города организовали так хорошо, что вражеским самолетам в столицу попасть было нелегко, и они сбрасывали бомбы под Москвой. Мы оказались на чьей-то даче в поселке Удельное Казанской железной дороги. В один из приездов отец вырыл траншею, метра два длиной и полтора глубиной, чтобы мы могли прятаться от бомбежек. Остался в памяти такой эпизод. Темная ночь, ярко освещаемая огромным количеством прожекторных лучей, выхватывающих в поднебесье летящих на Москву вражеских бомбардировщиков. Отец, желая показать нам свою храбрость, вышел из траншеи. В этот момент недалеко упала бомба. Взрывной волной папу шарахнуло о ближайшую сосну, после чего он неделю пролежал в госпитале.
- В те тяжелые времена отношения с соседями не изменились?
- Во время войны, по-моему, возникали легкие конфликты, связанные с тем, чья очередь была доставать дрова или уголь. В доме не работало центральное отопление, и квартира обогревалась большой печкой-буржуйкой с трубой, высунутой в окно кухни. Уголь часто «заимствовали» в близлежащих котельных: ночью втихаря наполняли ведро или мешок... С малых лет мы, мальчишки, хорошо разбирались в сортах топлива: антрацит, кокс, торф.
41-й год запомнился еще одним обстоятельством. Дело в том, что участок шоссе, проходивший мимо нашего дома и школы, был из песка и грунта. И в самом начале войны домохозяйки бросились разводить огороды, надеясь на какой-то урожай в случае голода: уже ощущалась нехватка продовольствия. Эти огороды засадили надежными витаминозными овощами: сахарной свеклой, турнепсом... К сентябрю вымахала внушительная ботва. По пути из школы мы любили залечь в ботву и дышать запахом зелени и свежей земли...
А по основной, единственной тогда магистрали Ленинградского шоссе наши танковые колонны шли прямо к Химкам. К зиме здесь установили противотанковые надолбы.
Да, моя детская память многое зафиксировала... Не забуду, как в 41-м году самолет, взлетевший с Центрального аэродрома, врезался в дом (тогда он был трехэтажным) рядом с метро «Аэропорт», соседний с нашим. Одно его крыло перелетело через крышу и упало в детскую песочницу. К сожалению, без жертв не обошлось. Если сейчас посмотреть на фасад здания с центрального входа, то можно увидеть лоджии арочного типа. Так вот, с одной стороны две арки, а с другой - одна: самолет врезался именно в это место. Асимметрия сохранилась до сих пор.
Несимметричность лоджий объясняется тем, что в июле 1941 г. в правую угодил взлетавший с Центрального аэродрома самолет. Полностью архитектурный облик дома не был восстановлен
- Военная отметина... Обязательно поеду посмотреть на тот дом. Ты понимал, что и твоей жизни угрожает опасность?
- До середины августа в квартире стоял приемник, и мы время от времени нарывались на немецкие голоса. Эти истошные, лающие, гортанные выкрики немецких «ораторов» того времени до сих пор отзываются во мне чем-то отвратительным. Поскольку начали поступать сообщения о зверствах фашистов на оккупированных территориях, то от их лающей речи становилось страшно. В детское сознание вошли жуткие слова: «повешение», «виселица», «расстрел». В ноябре 41-го узнали о гибели Зои Космодемьянской. Сообщение буквально перевернуло мою незрелую психику. А в августе, незадолго до мобилизации отца, мы поехали с ним на Ленинский проспект, тогда Калужское шоссе. Хорошо помню дом, рядом с Президиумом Академии наук, и подъезд, куда приносили приемники со всей Москвы. Отстояв в огромной очереди, затащили в помещение наш большой ламповый с зеленым глазком.
- Почему же власти решили их отобрать?
- Приемники могли ловить разные станции, а по законам военного времени можно было слушать только радиотрансляцию из репродуктора. После войны отобранное аккуратно возвращали владельцам.
Еще одна военная «зарубка» в памяти. В целях маскировки крыши и фасады домов разрисовали пейзажами с изображениями лесов, полей, холмов. Здания так разукрасили, что сегодняшние мастера граффити покажутся неумелыми малярами. Эту красоту убрали только после войны - просто замазали при ремонте.
- Ощущались ли панические настроения в первые дни или считали, что «шапками закидаем»?
- Перед войной часто повторяли: «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим...»
- И еще: «когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет...»
- Да, нам внушали: война, если начнется, будет вестись на чужой территории. А тут немцы идут, идут и идут, занимают город за городом. И вот они уже в Химках, Дмитрове, под Яхромой. Но все равно оставалась уверенность, что «красная армия всех сильней» и она побьет врага...
- В октябре 41-го после секретного постановления ГКО от 15 октября «Об эвакуации столицы СССР Москвы », как известно, началась паника...
- Да, октябрьские дни в Москве были очень тревожные. 16 и 17 октября - дни хаоса, грабежей и мародерства... Из-за быстрого приближения фронта появилась реальная угроза сдачи Москвы. Позже выяснилось: из города, бросив документы, бежали тысячи работников, руководителей учреждений. Хаотично ездили грузовики, на улицах валялись разные бумаги, бланки. Никого не интересовало их содержание. На площади Ногина мы, первоклашки (эвакуация детей немного задерживалась), собирали в сумки красивые «корочки». Рядом, на Солянке, кто-то разбил витрину магазина, где продавались минеральные воды. Бутылки «Нарзана» и «Боржоми» мгновенно растащили...
Наш отъезд в эвакуацию подстегнул следующий эпизод. Во время бомбежки, когда жильцы прятались, как обычно, в метро, кто-то взломал дверь в нашу коммунальную квартиру и двери всех комнат. А поскольку многие готовились к отъезду и вещи упаковали в мешки, они оказались вспоротыми. У нас пропали наградной отцовский пистолет, облигации, папино демисезонное пальто и кепка. У соседей украли примерно то же самое. Никто не сомневался: это дело рук диверсантов. Милиционеры нас напугали: если бы мы оказались дома, всех бы прикончили.
В начале ноября мы с мамой в «теплушке» - товарном вагоне с двухъярусными настилами - уезжали с Казанского вокзала... Оказались в Вятке, потом в Уржуме, где я опять пошел в школу. Начались дикие морозы - 45-50 градусов. Помню, нас, человек восемь, женщин и детей, эвакуированных из столицы, привели в деревянный дом, в котором жила большая крестьянская семья. Приняли с искренним радушием: освободили лавки и, главное, теплые полати на русской печке... Только дети разместились, хозяйка принесла парное молоко.