«Книга никогда не исчезнет, и любовь к книге не иссякнет никогда!»

www.inoantiqpressa.com

Алексей Анатольевич не без гордости продемонстрировал свой недавно полученный лауреатский значок: «Я очень счастлив, что мой 12-летний труд восторжествовал, и государство, без всяких взяток и откатов, обратило, наконец, свой взор на редкие книги и библиографию. Насколько мне известно, таких прецедентов в России еще не было».

Три первых тома «Библиографии» написаны А.А. Венгеровым в соавторстве с сыном Сергеем и вышли тиражом по пятьсот экземпляров. Планируется издание еще шести под общим названием «В некотором царстве…» В качестве главного героя, судьба которого отражала важнейшие этапы российской истории, была выбрана книга в самом широком смысле этого слова. От первопечатного «Апостола» (1564) до изданий 1920–1930-х годов. Причем все книги — из личного собрания Алексея Венгерова.

«Однажды я увидел в немецких магазинах каталоги. Их там великое множество: по автомобилям, часам или женскому белью, — охватывающие лет 200—300, и к каждому предмету — подробное описание, вплоть до событий, которые происходили в стране в это время. Кто-то кого-то казнил или сжигал на костре, кто-то делал великие открытия…  Начинаешь изучать такие каталоги и постепенно проникаешь в эволюцию страны. Мне это очень понравилось. И сама представленная в каталоге вещь уже мало интересовала.

Многоточие в названии — «В некотором царстве…» — означает, что события происходили в пространстве. А «Библиохроника» — это попытка расположить содержание книги во времени. Посему мой принцип отбора книг заключается в… отсутствии принципа. Вот слева — «Апостол», справа — Бродский с автографом. Слева — автор «Записок о Московии» Гербештейн (1486–1566), справа — Довлатов. Потому что я по натуре эклектик. Не только с точки зрения стиля, но и с философской точки зрения. Когда я, гуляя в зоопарке, вижу носорога, крокодила, а рядом разгуливает марабу, я осознаю, что это совершенно дисгармоничные вещи. Но я понимаю, что в целом — это гармония природы. И это самое красивое, что можно придумать.

Самая сложная часть книги — «натаскать камней» — написать очерк. Эта работа очень сложная и непрогнозируемая по времени. Бывает, необходимо проработать несколько десятков источников, чтобы, скажем, написать, что происходило с Александром Сергеевичем или Михаилом Юрьевичем в те самые дни, когда в свет выходили их первые прижизненные издания.

Во многом мне помогли письма, которые я получал и продолжаю получать со всего мира, в том числе из ведущих университетов, включая Кэмбридж, Оксфорд, Сорбонну. И я чувствовал интерес к этой работе. И меня это вдохновляет.

«Библиохроника» не претендует ни на абсолютную полноту анализа, ни на научность исследования. Книги «набросаны» хаотически, по моему выбору — какие я сам счел нужным. А следующие четыре тома уже будут тематическими: детская литература, малые города России, XX век, Отечественная война 1812 года. Два тома выйдут на двух языках: русском и французском. За счет этого можно резко увеличить иллюстративный материал. А это очень важно. Потому что 80% информации мы воспринимаем глазами, когда одуванчик для нас — не собрание пестиков и тычинок, а прежде всего маленькое солнышко на зеленом лужке. Когда вы видите картинку, вы по-иному воспринимаете книгу и ее содержание».

Я не философ в собирательстве и категорически не хочу превращать собирательство в самоцель

А.А. Венгеров почти 37 лет проработал в оборонке и никакого отношения к гуманитарной сфере не имел.  Но книги всегда были его любовью. "Мое книжное собирательство началось во время войны, в 1943 году. В Москве на Кузнецком мосту был книжный рынок, а мы с мамой в это время начали получать по карточкам американские бекон и сгущенку. И однажды в ОРСе №9 (не все знают, что это Отдел рабочего снабжения) я поменял эти талончики на «Графа Монте-Кристо». Мама, не сделав мне ни одного замечания, лишь заметила, что «наконец-то в нашем доме появился свой граф». С тех пор я стал собирать книжки.

Потом был длительный период перерыва, связанный с непростым материальным положением семьи. Лишь после того, как я защитил кандидатскую диссертацию, и моя зарплата по меркам того времени была приличной, я продолжил свое увлечение. Тем более, в этом я всегда чувствовал поддержку своих близких.

В послевоенные годы отец прислал мне из Германии печатку «Из книг Алексея Венгерова», он заказал ее для меня у немцев. А в годы нужды, когда отца уже не было в живых, с моего разрешения мама продала эти книжки, чтобы хоть как-то прокормить меня и моих двух младших братьев. Спустя годы я увидел в одном из букинистических магазинов книжки со своим штампом, с собой не было денег, и я попросил их отложить. Но когда я прибежал через полчаса обратно в магазин, мне ответили, что книги проданы. И я по сей день нахожусь под впечатлением этой утраты, хотя прошло уже много-много лет.

Наша страна не очень богата на редкие издания, мы лет на двести отстаем от Франции и лет на сто от Германии и примерно одинаково отстаем по культуре отношения к книге. У нас вы сплошь и рядом можете увидеть растрепанные, разорванные книжки. Ни во Франции, ни в Германии вы таких не найдете. Даже на тех 37 рынках, которые раскидываются в Париже каждые субботу и воскресенье, я могу взять в руки не просто инкунабулы (по нашим меркам), но и инкунабулы (по их меркам, то есть изданные до 1504 года), в отличном состоянии.

Культура отношения к книге там совершенно иная. Тем не менее, даже книг, которые были в составе императорских библиотек с великолепными экслибрисами, у нас мало, потому что с нами случилось несчастье, непоправимое, к сожалению. Я имею в виду уничтожение усадебных библиотек в годы революции и Гражданской войны. С тех пор у нас исчезло понятие «наследственная библиотека».

Любая домашняя библиотека подвижна, она «плывет» по течению времени, видоизменяется. Не факт, что мои наследники захотят сохранить ее. Более того, близкие библиофилов часто ненавидят их за тот финансовый ущерб, который они наносят семье покупкой дорогих фолиантов. Сегодня я не знаю практически ни одной библиотеки, которую бы без вожделенной радости не распродали бы родственники после смерти хозяина. Поэтому я не могу до конца поручиться и за судьбу собственного собрания.

Пушкин двояко относился к книжкам. С одной стороны, он им говорил: «Прощайте, друзья!», а с другой стороны, воспринимал их как «живых мертвецов», которые стоят в шкафах и хохочут над нашими проблемами. И останутся стоять после нас в тех же самых шкафах, улыбаясь из-за стекол. Поэтому я категорически не хочу превращать собирательство в самоцель. Я отдаю себе отчет, что не смогу собрать всех книг, которые я бы хотел, для этого не хватит всей моей жизни. Я не отношусь к Гобсекам, и если передо мной встанет дилемма: купить редкую книгу или трехколесный велосипед для маленькой внучки, я выберу велосипед.

В моем собрании только хорошие книги. Что это такое, я и сам до оконца не понимаю. Это могут быть самые разные издания. Хорошо, конечно, иметь 15 томов Татищева, однако для собирателя приятно иметь даже два тома, но в хорошем состоянии. Другое дело, что их читать никто не будет. Потому что читать — это большой труд. Это я вам говорю как математик, потому что сложение символов в некий семантический ряд, это непросто. Потому дети и бегают от чтения.

Для меня главное в книге – запах времени. Возможно, имеет значение то, что я прикасаюсь к книгам, которым 300 лет. Уже одно это само по себе сродни чему-то чувственному. Когда берешь книжку с экслибрисом или автографом, даже брошюру, понимаешь, что она уникальна, другой такой на белом свете нет. Или читаешь на полях о том, что чья-то мама намедни купила на рынке щенка за полугривенный, и эти люди становятся мне почему-то милы и очень близки. И эта мама, жившая 300 лет назад, оказывается со мной рядом. Это невозможно объяснить словами. Это на уровне ощущений.

Я проглядываю все книги, которые есть в моей коллекции. Конечно, книга сегодня теряет свой информационный смысл. Но я смотрю в будущее с оптимизмом. Противостоять человеческой мысли невозможно. Если мы сумели от глиняных табличек Междуречья прийти к гуттенберговской бумаге, то совершенно понятно, что в дальнейшем появятся и новые носители, но книга все равно останется как памятник культуры и никогда не исчезнет. И любовь к книге никогда не иссякнет.

(Ссылка на источник)