Т ы, одиннадцатилетний подросток, спрашивал взрослых, когда же, наконец, закончится война?
- Да, конечно. Все жили предощущением окончания войны. Голос Юрия Левитана, вещавшего от имени Совинформбюро, вселял надежду. Особенно запомнились сообщения о прорыве блокады Ленинграда, а также о выходе наших войск на государственную границу в районе города Яссы.

- Скажи, было ли такое: приходит в класс ученик и говорит, что семья получила похоронку?
- Отчетливо помню два эпизода. Один парнишка недели две не появлялся в школе. Потом пришел, сумрачный, заплаканный, и сказал: погиб отец. А второй одноклассник сообщил, что получили похоронку, но мама не верит, говорит - ошибка. И, правда, бывало такое, но не часто...

- Ты боялся фашистов?
- Конечно, взрослые и дети чувствовали угрозу, исходящую от них. Ведь ужасы войны видели повсюду: раненые, контуженные, слепые, обожженные фронтовики...

- Во время войны метро не работаю?
- Если не ошибаюсь, открыли его вновь только в 1944-м. может быть, даже в начале 1945-го.

- Любопытно, ты знал имена наших командиров, например, Ворошилова?
- В моем мальчишеском окружении ни о каком Ворошилове - фигуре из далекой Гражданской войны - не говорили. Знали и чтили командующих фронтами, боевыми подразделениями - Рокоссовского, Жукова, Конева, Баграмяна, Толбухина, Еременко, погибших Ватутина и Черняховского. Именно они считались знаковыми фигурами - героями наших детских игр про «своих» и «чужих».

Взрослые при детях не обсуждали наших руководителей. По понятным причинам. Когда папа изредка, на один-два дня по увольнительной, появлялся дома, в основном шли разговоры о делах на фронте и новых линиях метро. Например, обсуждали продление ветки от «Новокузнецкой» до «Павелецкой». По рассказам отца этот участок являлся строительным подвигом, ведь его проводили под Москвой-рекой и, кажется, Яузой.

Родители – Анатолий и Софья – в любви и согласии...

Хорошо помню свой резко возросший интерес к шахматам. В наш 3 «Б» после уроков пришел угловатый молодой человек лет двадцати, с пышной шевелюрой ярких светло-рыжих волос. Он спросил, кто хочет под его руководством заниматься в кружке «Юный динамовец». Поднялся лес рук. «Тогда приходите в помещение под трибунами стадиона «Динамо», - сказал наш гость, Давид Бронштейн, тогда еще начинающий шахматист, позже ставший выдающимся гроссмейстером. Нас, мальчишек, он увлек этой игрой, и я стал посещать его кружок...

Мой одноклассник, ставший важным лицом на дипломатическом поприще, однажды прислал мне из Токио книгу, изданную в Японии, - «Советские дети во время Второй мировой войны». На одной из фотографий в той книге - бритоголовые подростки в одинаковых вельветовых курточках, склонившиеся над шахматной доской. Один из них - твой покорный слуга. А рядом наш наставник Давид Бронштейн. Позднее, после войны, с отцом, который играл очень хорошо, ходили на матчи в Колонный зал Дома Союзов, зал имени Чайковского, Центральный Дом железнодорожника. На многочисленных турнирах довелось наблюдать за состязаниями знаменитых мастеров - Дуз-Хотимирского, Сало Флора, Михаила Ботвинника...

- Насколько я знаю, шахматы в те годы быт весьма популярны...
- До сих пор считаю, что неумение играть в шахматы своего рода ущербность, ибо познавший эту древнюю игру мыслит по-другому, в отличие от тех, кто предпочел, скажем, карты, нарды или домино. Только в шахматах оба противника полностью видят поле сражения, что рождает особую тактику и стратегию. Существует миллион ситуаций, когда игрок чем-то жертвует ради будущего преимущества. Формула «шаг назад, два шага вперед» становится актуальной, ибо натиск нужно довести до конечного результата -низвержения короля противника. Шахматам я очень благодарен, именно они научили меня мыслить вариативно. А вот искусством не прогорать на «вистах» и не брать взяток на «мизере» в преферансе я так и не овладел.

- А где пребывала твоя любимая бабушка?
- Бабушка добралась до Алма-Аты, где мы с мамой жили в эвакуации. Ей повезло: она убежала из Харькова до прихода немцев. Из Алма-Аты мы вместе возвращались домой через Ташкент по Туркестано-Сибирской железной дороге - знаменитому Турксибу. В Москве она поступила на работу' в Морозовскую больницу'. Именно бабушка выхаживала нас от простуды натуральным яблочным соком. Если, конечно, яблоки удавалось достать. Она же приучила маму, меня, потом и брата обливаться холодной водой, а после растираться до красноты. Такой ритуал, по ее мнению, поддерживал в организме иммунную систему. О вирусах тогда не говорили. Пенициллин только появился, за ним стрептомицин, а потом и другие лекарства, которые сейчас называют антибиотиками. Замечу, бабушка настойчиво просвещала меня по медицинской части, рассказывала, например, об эритроцитах и лейкоцитах. Эритроциты, как она говорила, должны обязательно побеждать лейкоциты, потому что эритроциты имеют красный цвет, а лейкоциты белый. Так медицинская теория совпала с идеологией времен гражданской войны - противостоянием «красных» и «белых». Смешная аналогия? Возможно. Но в моих детских мозгах она таким образом закрепилась. Тем более что самый любимый фильм того времени для нас, пацанов, был, конечно, фильм про Василия Ивановича Чапаева. При появлении на экране красной конницы зал радостно взрывался: «Наши, наши!»

- Кинотеатры работали?
- Кажется, они открылись в конце 44-го -начале 45-го. «Москва», «Художественный», «Центральный», который стоял на углу Страстного бульвара, на Пушкинской площади, и которого сейчас уже нет.

В этом же году со мной произошел «несчастный случай». В один прекрасный день бабника принесла полукилограммовый брикет сливочного масла, которое мы не ели с довоенного времени. Скорее всего, масло досталось ей в качестве «гонорара» за врачевание кого-то из отпрысков «больших» людей. Вернувшись из школы и воспользовавшись отсутствием взрослых, я взял столовую ложку7 и в один присест с ним «разобрался». Уничтожил его весь. Без хлеба... Сливочного масла не мог видеть потом несколько лет.