- Как ты относишься к Горбачеву?
- Относился и отношусь прекрасно. С высоким уважением хотя бы за то, что он попытался освободить миллионы россиян от разного рода ненужных запретов. Появилась возможность бывать за границей, иметь собственные квартиры, из паспортов исчезла графа «национальность», так называемый пятый пункт. Практически была реализована свобода слова. За все это и многое другое мы и сегодня должны быть благодарны Михаилу Сергеевичу. Не терплю негативных разговоров о нем еще и потому, что человек не нахапал, не разбогател. А вот нервная система его горячо любимой жены не выдержала стрессов.
- В апреле весь мир потрясло страшное событие - авария на Чернобылъской АЭС...
- Помню, киевское руководство не отменило первомайскую демонстрацию, преступно замалчивая опасность радиоактивного заражения. Информацию о масштабах взрыва долго скрывали и всячески преуменьшали. Массовых потрясений не было, ведь не публиковали никаких правдивых сообщений. В зону аварии на ликвидацию последствий отправили много людей. Так что мы надеялись: все грамотно сделают. К сожалению, надежды не оправдались. В моем кругу отсутствовали физики-ядерщики, которые бы внятно объяснили, что произошло на самом деле и велика ли опасность для населения, поэтому я, как и другие, довольствовался лишь минимизированными официальными убаюкивающими новостями.
- Незадолго до случившегося вместе с поэтами Петром Вегиным и Юнной Мориц я выступал перед сотрудниками Чернобыльской АЭС с творческой программой. До сих пор с дрожью вспоминаю об этом. А если бы...
- Считай, повезло... А у меня та авария связана с неожиданным эпизодом. Много лет спустя, в 2000-м году мне удалось в стенах Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина при поддержке его директора - великой Ирины Александровны Антоновой - сделать выставку журналов «XX век. Мы в обложке» (о ней расскажу позже). Среди экспонатов коллекции демонстрировался и номер «Советского Союза» - помпезного, официозного издания, которое печатали на качественной бумаге и переводили на десятки языков, чтобы в мире знали, как живет «типичный советский человек». С обложки журнала улыбалась очаровательная девушка с копной распущенных светлых волос и обаятельной улыбкой - студентка второго курса химического факультета московского вуза.
Неожиданно одна из посетительниц - пожилая, сгорбленная, с трудом передвигавшаяся женщина с тростью в руках, остановившись у журнала с фотографией девушки, разрыдалась. Я тут же подошел к ней, и она сквозь слезы произнесла: «Это я!»
Выяснилось, что после окончания института она оказалась в Чернобыле среди ликвидаторов последствий катастрофического взрыва. И быстро превратилась в больную старуху. Тот эпизод прочно врезался в память как символ рукотворной трагедии...
- Ты помнишь возвращение из Горького Андрея Дмитриевича Сахарова? Буквально за один день он превратился из опального политического ссыльного в легитимного общественного деятеля...
- Нормальные люди радовались, что в стране меняется идеологический климат. Вскоре освободили других политических заключенных, и Горбачев в интервью западной газете объявил: в СССР граждан больше не преследуют за убеждения.
- В середине восьмидесятых популярность завоевали телемосты между разными странами, один из них подарил нам неожиданный афоризм, что «секса у нас нет»... Такое забыть нельзя!
- Потом та бедная женщина, которой не давали прохода после «яркого» выступления в эфире, объяснила, что имела в виду, а именно: у нас в стране секса нет, а есть любовь. Передача шла в записи, а режиссеры, отрезав часть реплики, породили несусветную глупость... Но зато эти слова стали символом времени.
- В те времена, встречаясь, люди вместо приветствий спрашивали друг друга: «А ты купил последний «Огонек»?» Или: «Ты читал свежие «Московские новости?» И по привычке переплетали толстые журналы с публикациями прежде запрещенных эмигрантов и «антисоветчиков», не предполагая, что вскоре многое будет напечатано под книжной обложкой.
- Добавлю, достоянием гласности стали любопытные исторические документы, извлеченные из архивов. Кстати, чуть позже произошло весьма знаменательное событие. В Париже долгие годы существовал огромный книжный магазин Никиты Струве, специализировавшийся на русско-эмигрантской литературе. Почувствовав, что она перестает быть запретным плодом для советских людей, приезжающих из СССР, Никита Алексеевич привез несколько вагонов книг в Москву и передал издания Библиотеке иностранной литературы. Напомню, что именно он около сорока лет возглавлял крупное русскоязычное издательство «ИМКА-пресс», которое впервые опубликовало нелегально переправленный на Запад «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына.
Вскоре в Мюнхене закрылся магазин русской книги Найманиса. Между прочим, при распродаже мне удалось купить у него практически все прижизненные издания Достоевского, в том числе «Преступление и наказание» с автографом Федора Михайловича.