В современном литературоведении исследование творчества русско-американского писателя Владимира Владимировича Набокова (1899-1977) - отдельная, огромная область гуманитарного научного знания. В США выходят два специальных набоковедческих журнала - «Nabokovian» и «Nabokov Studies», появилась и своего рода набоковская энциклопедия - «The Garland Companion in Vladimir Nabokov» (1995); в 1999 г. создано Японское набоковское общество, дважды в год издающее бюллетень «Круг». Фонд набоковедческих публикаций почти бесконечно велик и каждый год продолжает обильно пополняться.

Это в полной мере относится и к отечественной набоковиане. Несомненно, сборник «Набоков о Набокове» - украшение этого списка в его литературоведческой части. В нем собраны интервью Владимира Набокова с 1932 по 1977 год.

При этом редактор-составитель книги Николай Мельников сразу призывает читателей не строить иллюзий: «Вечно ускользающий Протей, “мираж, ходячий фокус, обман всех пяти чувств” - таким предстает перед нами Владимир Набоков, человек, чья “истинная жизнь” была неразрешимой загадкой даже для близко знавших его людей».

Предоставим слово самому В.В. Набокову. В интервью американскому футурологу и социологу Олвину Тоффлеру в марте 1963 года (опубликовано в январском номере журнала Playboy за 1964 год) он настаивал на такой самоидентификации: «Я - американский писатель, который родился в России и получил образование в Англии, где изучал французскую литературу, после чего прожил пятнадцать лет в Германии. Я приехал в Америку в 1940 году и решил стать американским гражданином и сделать Америку своим домом».

Казалось бы, все ясно. Не тут-то было...

Французский писатель Оливье Ролен в своем эссе «Прозрачные вещи, сквозь которые светится прошлое» сразу же вносит, вполне в духе самого Набокова, ощутимый элемент мистицизма в его судьбе:

«Набоков как-то написал критику Глебу Струве, что родился в 1899 году и всегда с удовольствием вспоминает об этом событии. Это “ретроспективное” удовольствие признанного мэтра иллюзионистического искусства, наверное, еще более усиливалось благодаря тому нетривиальному факту, что Набоков, в определенном смысле, рождался трижды: в самом деле, в XIX веке разница между “старым” и “новым” календарными стилями составляла двенадцать дней, однако в XX веке этот разрыв увеличился еще на один день, и потому первый день рождения маленького Владимира Владимировича, родившегося 10/22 апреля 1899 года, праздновали 10/23 апреля... Поскольку 22 апреля также день рождения Ленина, тогда как 23 апреля - день рождения Шекспира, неудивительно, что сам Набоков предпочитал последнюю дату. <...> С самого первого своего дня будущий создатель “Ады” жил в атмосфере мистификаций. “Что вы хотите, чтобы я вам о себе рассказал? - пошутил однажды Борхес. - Я ничего о себе не знаю! Не знаю даже даты собственной смерти!” Набоков, со своей стороны, мог бы похвастаться тем, что даже дата его рождения так же неопределенна и переменчива, как траектория полета бабочки».

Как бы там ни было, родился Владимир Набоков в Санкт-Петербурге, в доме №47 по Большой Морской. В доме была отлично подобранная библиотека в десять тысяч томов. Здесь же, обожаемый отец семейства Владимир Дмитриевич Набоков (1869-1922), юрист, один из лидеров Конституционно-демократической партии, брал уроки бокса.

После октября 1917 года семья перебирается в Крым, а в апреле 1919 года Владимир Набоков навсегда покидает Россию. В марте 1922 года, в Берлине, Владимир Дмитриевич Набоков трагически погиб. Он пытался обезвредить черносотенца, стрелявшего в П.Н. Милюкова, когда тот выступал с лекцией «Америка и восстановление России». Напарник террориста убил В.Д. Набокова...

Владимир Набоков переезжает в Берлин, где начинает активно печататься в русскоязычной прессе. Этим и зарабатывает на жизнь. (Стоит заметить, что в 1918-1928 годах в Германии работало 188 русских эмигрантских издательств.) Именно в этот промежуток времени выходят его романы, ставшие шедеврами русской прозы - «Защита Лужина» (1930), «Приглашение на казнь» (журнальная публикация 1935-1936), «Дар» (журнальная публикация 1937-1938)... С 1937 по 1940-е годы В. Набоков живет в Париже. В мае 1940 года В. Набоков с женой и сыном Дмитрием, спасаясь от немецкой оккупации, на пароходе эмигрируют в Америку...

Опять - пусть говорит сам Набоков: «Мое пребывание в Гарварде длилось семь блаженных лет (1941-1948), я занимался энтомологией в прекрасном, незабываемом Музее сравнительной зоологии, прочитал курс (весной 1952-го) лекций по европейскому роману аудитории, состоящей из шестисот студентов в Мемориал-холле. Кроме того, я читал лекции в Уэлсли около шести лет, а с 1948 года преподавал на факультете в Корнеллском университете, где в конце концов получил должность профессора русской литературы и стал автором американской “Лолиты”, после чего (1959) я решил полностью посвятить себя творчеству. Мне было очень хорошо в Корнеле».

С 1938 года и до конца жизни В.Н. не написал ни одного произведения на русском языке, если не считать авторского перевода на русский знаменитой «Лолиты» (1955) и автобиографии «Другие берега» (1954). (Любопытная библиофильская деталь: первое американское издание англоязычного варианта «Других берегов» - «Память, говори» (1960) в мягкой обложке, на одном из букинистических аукционов предлагалось за 60 тыс. долларов.)

И еще из одного, сентябрьского 1966-го года, набоковского интервью: «Я испытываю глубокое недоверие к разрекламированной фальшивой оттепели; меня не оставляет сознание того, что совершенные там беззакония невозможно искупить. Я чувствую полнейшее равнодушие ко всему, что движет сегодняшним советским патриотом; и глубокое удовлетворение от того, что уже в 1918 году я распознал meshchanstvo (мелкобуржуазное самодовольство, филистерскую сущность) ленинизма».

«Сочинительство всегда было для меня смесью отвращения и опьянения, пытки и развлечения - я никогда не воспринимал его как источник дохода. Более того, я часто мечтал о волнительной карьере безвестного исследователя чешуекрылых в большом музее», - отмечал Набоков в интервью, опубликованном в журнале Life за 1964 год (ноябрь, №21). Но в СССР этот профессиональный лепидоптеролог (специалист по чешуекрылым насекомым, бабочкам) абсолютно вычеркнут из истории русской литературы. Он и его произведения были просто неупоминаемы. Постепенно эта ситуация начала меняться только во второй половине 1980-х годов.

Думается, и к «перестройке», так же как и к «оттепели», отношение В.Н. Набокова было бы строго критическим. Или, в лучшем случае, стерильно-безразличным. Недаром в уже цитированном интервью Олвину Тоффлеру он так говорил о своих политических убеждениях: «...с юности - мне было девятнадцать лет, когда я покинул Россию, - мои политические убеждения остались такими же примитивными и неизменными, как старый замшелый утес. Они настолько классические, что их можно назвать банальными. Свобода слова, свобода творчества. Проблема социальной или экономической структуры идеального государства меня не слишком волнует. Мои желания скромны. Портреты главы правительства своими размерами не должны превышать почтовую марку. Никаких пыток и казней...»

Политкорректность? Кажется, этого слова нет в богатейшем словаре Владимира Набокова...

О Достоевском: «Ненавижу “ангажированных” писателей, расхожие убеждения и помпезный стиль»;

О Фрейде и психоанализе: «Пусть верят легковерные и пошляки, что все скорби лечатся ежедневным прикладыванием к детородным органам древнегреческих мифов. Мне все равно»;

О Блоке: «...большая часть произведений Блока - это разнородная смесь приятностей и пошлости. Поэт он был замечательный, только с сумбуром вместо мыслей»;

О Пастернаке: «Я глубоко сочувствую тяжкой судьбе Пастернака в полицейском государстве, но ни вульгарный стиль “Живаго”, ни философия, ищущая пристанище в болезненно слащавом христианстве, не в силах превратить это сочувствие в энтузиазм собрата по перу»;

О Толстом: интервью Джеймсу Моссмену в сентябре 1969 года заканчивается так:

«- Толстой, говорят, сказал, что жизнь - “tartine de merde” (бутерброд с дерьмом, фр.), который ты должен медленно съесть. Вы согласны?

- Никогда не слышал такой истории. Старик бывал временами отвратителен, не правда ли? Моя жизнь - это свежий хлеб с крестьянским маслом и альпийским медом».

Еще бы! В октябре 1971 года в беседе с Куртом Хоффманом он признался: «Я всегда был ненасытным книгочеем, и теперь, как и в детские годы, отсвет ночника на томике при кровати для меня на весь день желанный якорь и путеводная звезда. Из иных острых удовольствий назову телетрансляцию футбольного матча, порой бокал вина или треугольный глоток баночного пива, солнечные ванны на лужайке, а также сочинение шахматных задач».