Бич Франции (1814 год)

Готгильф-Теодор Фабер

Второе издание книги «Бич Франции» появилось на прилавках магазинов Санкт-Петербурга и Москвы в самом начале января 1814 года. До вступления союзных войск в Париж и отречения Наполеона от престола оставалось три месяца. Русская и австрийская армии стояли на Рейне, готовясь к весенней кампании. Англичане соби­рались идти им на помощь. Несмотря на пора­жения последних двух лет, военный гений фран­цузского императора ещё страшил его многочис­ленных противников. С тем большим вниманием публика встречала любое заслуживающее вни­мания (или казавшееся таковым) исследование, объясняющее причины прихода Бонапарта к власти и указывающее на слабые места создан­ной им государственной машины. Именно так восприняли русские читатели публикацию в сере­дине 1813 года первого издания «Бича Фран­ции». Труд пожелавшего остаться неизвестным сочинителя имел успех: книжка так быстро разо­шлась, что уже через несколько месяцев потребо­вался новый тираж.

Действительно, безымянный критик уверенно рассуждал о недостатках государственных струк­тур наполеоновской империи. Прежде всего он указывал на то, что дерзкий корсиканец распро­странил армейскую иерархию на всё правление страной. «Ныне введена военная система вну­треннего управления государства, - писал он, -во всех отношениях сходствующая с духом воин­ской команды. Нет сомнения, что французское правительство, введши военную систему в раз­личные ветви гражданского управления, как то: для сбора контрибуций, для рекрутского набора и для полиции, имело в виду особенно то, чтоб воля его исполняема была со всею возможною скоростью и точностью. Оно достигло своей цели, и, может быть, ни в каком государстве пра­вительственные повеления и постановления не выполнялись с такой поспешностью и неослаб­ностью, как во Франции. Если бы возможно было, чтобы вышнее правительство само собой предусмотрело все нужды народные каждого департамента, каждого уезда и даже каждого селения, если бы все случайности, столь много­различные и столь быстро переменяющиеся, были пред ним заблаговременно открыты, тогда, предположив в таком правительстве добрую волю пещись о благосостоянии народном, тако­вая система внутреннего управления была бы наисовершеннейшая. Но очевидно, что такое, можно назвать, всеведение и предусмотритель­ность в нынешнем правительстве без помощи и содействия местных начальств вовсе невоз­можны. А посему и система сия тем гибельнее, чем более она ограничивает местных началь­ников единственно выполнением повелений правительства, отнимая у них свободу и спо­собы действовать самим для блага вверенной им области, судя по местным обстоятельствам и временным случайностям». Итак, по мнению сочинителя, наиболее уязвимое место наполео­новской «вертикали власти» - в предельной централизации властных полномочий, в уду­шении местного самоуправления, в неограни­ченном контроле «центра». Всё остальное -назначение на государственные посты неком­петентных людей, служебные злоупотребления, полное равнодушие чиновников к нуждам насе­ления - лишь естественные следствия проводи­мой государством политики. Отсюда же - всев­ластие силовых структур: «Где полиция вместо того, чтоб быть только осторожною и предохра­нительною, есть по натуре своей подозрительна, где она подсматривает все поступки и деяния граждан, подслушивает каждое их слово и, так сказать, каждую их мысль, там она делается шпионством и по справедливости заслуживает нарекание и ненависть честных граждан. Такова полиция во Франции и притом в высочайшей степени. В Париже всякий остерегается гово­рить о правительстве и делах государственных, потому что всяк знает, что он на каждом шагу окружён полицейскими шпионами. Надзор за публичными ведомостями и журналами отно­сится также к обязанности полиции. Префекты, вице-префекты и городничие обязаны задер­живать все те журналы и газеты, в которых помещено что-либо писанное не в духе прави­тельства». Особое негодование автора вызы­вало то, что во времена Империи государствен­ные чиновники превратились в особую касту и даже внешне должны были выделяться из толпы: «Как скоро Наполеон захватил бразды правления, тотчас он дал совсем новый вид правительственным властям от него поставлен­ным: наружное величие и чванливость сдела­лись главным их характером. С той минуты про­стота и скромность исчезли: не умели соединить их с важностью, приличною государственным должностям; место их заступили гордость, спесь и наружный блеск. Сочли за стыд ходить пеш­ком наравне с простыми гражданами - всяк разъ­езжал важно в карете». Далее приводились несколько вопиющих случаев, свидетельство­вавших о бесчеловечности и неэффективности государственной модели наполеоновской Фран­ции. Правда, настораживало то, что имена постра­давших и место действия полностью не указы­вались - вместо этого в тексте значилось: «жители города Л...», «обитатели местечка Б...», «населе­ние департамента В...». На основании этих тща­тельно законспирированных примеров ано­нимный обличитель делал вывод: «Бонапарт поступил с французским народом, как победи­тель с побеждёнными».

Кто же этот неизвестный «бичеватель» Напо­леона? Его имя - Готгильф-Теодор Фабер. Он - уроженец Риги, получивший образование в Магде­бурге, Галле и Иене. В 1789 году, оказавшись в Париже, Фабер наблюдал штурм Бастилии. Тогда же записался солдатом во французскую армию. Участвовал в знаменитом сражении при Вальми. Попал в плен к австрийцам. Через год бежал. Вернулся в Париж. Преподавал в раз­личных учебных заведениях, редактировал несколько периодических изданий. В 1805 году получил приглашение прочесть курс лекций в Виленском университете, но, не доехав до места службы, был направлен в Петербург. Живя в сто­лице, опубликовал несколько брошюр о внут­реннем положении Франции и состоянии фран­цузской армии. В 1812 году стал чиновником статистического отделения Министерства поли­ции, а немного погодя оказался на посту редак­тора газеты «Conservateur impartial - «Беспри­страстный консерватор». Именно тогда им и был написан «Бич Франции» - самое известное его сочинение.

Во второе издании этой книги, которую сегодня любой историк назовёт весьма и весьма пристрастной, автор включил две дополнитель­ные части, каждая из которых является вполне самостоятельной. Одна из них в наши дни вызы­вает особый интерес. Называется она «Портрет Бонапарта». В своё время, оказавшись в охва­ченном восстанием Париже, Фабер несколько месяцев ежедневно обедал за общим столом с поручиком Наполеоном Бонапартом. И вот много лет спустя он вспомнил о своих впечат­лениях от этих встреч: «Я видел сего непости­жимого человека, которого называют Бонапар­том! Я видел его артиллерийским офицером, генералом, консулом, императором! Когда ещё не противно ему было слышать итальянское «у» в своём имени Буонапарте, тогда всё в нём было итальянское: физиономия, цвет лица, все дви­жения. Он не имел той гибкости, ловкости и приятных привычек, которые отличают фран­цуза от всякого иностранца. Сухой и молчали­вый вид придавал ему ещё более неприятную наружность, как будто он равнодушен ко всему, его окружающему. Походка его всегда была ско­рая и внезапная; всегда он ходил углубясь сам в себя. Среди многолюдной и шумной толпы везде и всегда он кажется один и одинок. Ничто извне не коснётся его: он один составляет для себя целый свет. Он прост в своей наружности по своим привычкам, нуждам и вкусам. Простой мундир, чёрная шляпа без всяких украшений, кроме одной кокарды - вот весь его наряд. Если он выказывает иногда пышность и роскошь, то, верно, не для себя, а для других. Он не охотник ни до вкусного стола, ни до женщин, ни до пре­красных искусств: это поставило бы его наравне с другими людьми, а у него одна страсть - быть превыше всех. Он говорит мало, не заботясь ни о выборе слов, ни о правильной речи. Его мысли редко бывают связны: он только рисует их сме­лыми чертами. Слова его, произнесённые дре-бежжалым голосом, суть приказы; он не смо­трит, какой дать им оборот, только бы мысль была сильная, потрясала, поражала. Оттого-то в его речи часто можно найти слова низкие, выражения простонародные. Он пишет точно так же, как и говорит. Я видел его вблизи предо мною. Я искал взора Бонапартова: его изловить трудно. Говорят, что глаз его быстрый, откры­тый. Так представляют его на эстампах, медалях и монетах, но это - лесть. Никогда ничто не вылетит из сего глаза, что происходит в его уме и сердце: он, кажется, потух от великих усилий. Я не видел глаз в этих впадинах: видны только два места, где они были. Эти два жёрла, в коих приметны следы извергаемой лавы. Кажется, будто страшная бездна кроется в недрах их. Может быть, в сию минуту вулкан гремит в про­пасти своей и готовит смерть и разрушение! Может, в сию минуту он извергает пламя и истребляет всё окружающее его!»

Через несколько месяцев после выхода вто­рого издания «Бича Франции» Фабер был при­нят в Министерство иностранных дел. Его карь­ера сложилась удачно: он служил в русских дипломатических миссиях Франкфурта, Майнца и Кобленца. Умер в Париже, куда переехал, выйдя в отставку.

А его разоблачительный антинаполеонов­ский памфлет выдержал несколько переизда­ний. В Германии он появился под названием «Beitrage zur Charakteristik der franzosischen Staatsverfassung und Staatsverwaltung wahrend der Epoche Bonapartes» - «Материалы к харак­теристике государственного устройства и госу­дарственного управления во Франции эпохи Бонапарта». Перемена заглавия объяснима: наполеоновские войны стремительно станови­лись хоть и недавней, но историей. Так Пуш­кин, в юности называвший Наполеона «само­властительным злодеем», «мятежником и убий­цей», менее чем через десять лет написал:

Исчез властитель осужденный,
Могучий баловень побед,
И для изгнанника вселенной
Уже потомство настает...

[Фабер Готгильф-Теодор (1768-1847)]

Бич Франции, или Коварная и вероломная система правления нынешнего повелителя французов, описанная очевидным наблюдате­лем. Издание второе. С присовокуплением Портрета Бонапарта и гравированного Его изображения, и с прибавлением новой статьи: Трон и Алтарь Бонапартом восстановленные. Санкт-Петербург: В Медицинской типографии, 1814. [2], 126 с., фронтиспис - портрет Наполеона I (гравюра резцом). Приплёт: Портрет Бонапарта. [Санкт-Петербург: В Медицинской типографии, 1814.] [2], 10 с. Приплёт: Трон и алтарь Бонапартом восстановленные. Санкт-Петербург: В Медицинской типографии, 1814. [4], 33 с. Издательский конволют в цельнокожаном владельческом переплёте конца ХХ века, имитирующем переплёты времени издания. По корешку орнамент золо­того и «немого» тиснения. В верхней части корешка - ярлык красной кожи с золототиснёным заглавием. Форзацы «мраморной» бумаги. 22,5x13,5 см. В нижней части общего титульного л. владельческая надпись «орешковыми» чернилами: «Из книг Петра Яновского. № 1147». Издательский конволют. Редкое агитационное издание эпохи наполеоновских войн. Яновский Пётр Алексеевич (1765(?)-1851) - переводчик с французского языка. В 1798 году - сотрудник «Санкт-Петербургского журнала», с 1806 года - секретарь второго департамента Сената. Перевел «Историю Немецкой империи, т. е. о замечательнейших происшествиях и переменах, бывших в ней со времени восстановления её Карлом Великим до императора Лотария II, с показанием преемничества и описанием свойств как государей, управлявших империей, так и пап, имевших тогда сильное влияние на политиче­ские дела не только в Немецкой империи, но и во всей Европе» (В 3-х ч.; Санкт-Петербург, 1811).