Записки (1863 год)

Алексей Ермолов

Декабрист С. Г. Волконский рассказывал запом­нившийся ему эпизод кампании 1813 года: «Как флигель-адъютант, приняв обязанности по сво­ему званию, я ежедневно ездил в занимаемую государем мызу… Путь мой для этих ежедневных поездок шёл мимо квартиры, занимаемой Алек­сеем Петровичем Ермоловым, и как это было обыкновенно утром, а возвращался я в город к обеду, то, невольно обращая глаза на его квар­тиру, всегда видел его сидящим у окошка, чему я немало удивлялся… Я принял смелость спро­сить, отчего я вижу его всегда сидящим у окна. Вот его ответ: “Дорогой товарищ! Я сижу и смо­трю, с каким лицом едут к государю и с каким лицом от него возвращаются. Это для меня хро­ника любви и обстоятельств”. И точно: выраже­ние лица не было равное в оба пути – по встрече и отъезде».

Об уме и наблюдательности А. П. Ермолова ходили легенды. Генерал от инфантерии, гене­рал от артиллерии, участник Польского и Пер­сидского походов, трёх войн с Наполеоном, все­сильный наместник Кавказа, кавалер многих российских и европейских орденов, Алексей Петрович считался одним из самых популяр­ных людей своего времени. Тем больший инте­рес вызывали слухи о существовании ермоловских мемуаров. Более того, по рукам ходили целых три рукописных варианта его воспоми­наний о событиях Отечественной войны, под­линность которых сам он не признавал.

А Ермолову было что сказать. Как известно, с началом боевых действий летом 1812 года Алексей Петрович был назначен начальником штаба 1-й Западной армии, которой командо­вал М. Б. Барклай-де-Толли. Не разделяя его плана отводить войска в глубь России, Ермолов, сми­рив самолюбие “во имя пользы Отечества”, при­ложил немало усилий для осуществления поставленной перед ним задачи: в значитель­ной степени именно его стараниями обеспечен успех жизненно важного для русских войск соединения 1-й и 2-й армий. Как начальник штаба, он много сделал для сглаживания разно­гласий между Барклаем-де-Толли и командую­щим 2-й армией П. И. Багратионом. Полковод­ческие способности Ермолова в полной мере проявились во время обороны Смоленска. За отличные действия в бою при Лубине, обеспе­чившие отход русского арьергарда, его произ­вели в генерал-лейтенанты. Во время Бородин­ского сражения он организовал контратаку на занятый французами центр обороны русских войск – батарею Раевского, отбил её и нахо­дился там, пока не был контужен. После сдачи Москвы исполнял обязанности начальника объединённого штаба 1-й и 2-й армий. Отли­чился в сражении под Малоярославцем, где отдавал распоряжения от имени главнокомандующего: выдвинув корпус Дохтурова на Калуж­скую дорогу, тем самым преградил путь фран­цузской армии и сражался весь день до подхода главных русских сил. Именно после этого Напо­леон был вынужден отдать приказ об отступле­нии по разорённой Смоленской дороге. Таким образом, современники справедливо почитали Ермолова одним из ключевых действующих лиц Отечественной войны, а в его воспомина­ниях заранее видели важнейший историче­ский документ.

«Записки» Ермолова увидели свет через два года после его смерти. В третьем выпуске Библи­охроники уже рассказывалась история публи­кации ермоловских «Записок о войне 1812 года», напечатанных в Лондоне Петром Владимиро­вичем Долгоруковым. Практически одновре­менно они появились и в Москве. Осуществил это издание полковник В. А. Ермолов, и оно заметно отличалось от лондонского.

Московский вариант начинался с авторского вступления: «Нет сомнения, что многие пред­примут описание достопамятной войны Отече­ственной, но выгода иногда сказать лесть, боязнь сказать истину, уважение к лицам, обсто­ятельствам и времени не сделают такового опи­сания справедливым. Я, конечно, не предприму подобного, составить же полное описание не имею ни способов, ни нужных познаний. Заме­чания о войне 1812 года, написанные мною в минуты от должности свободные, известны будут одним лучшим моим приятелям. Им без стыда вверяю я мои мысли: они без укоризн поправят мои погрешности. Но зато не стра­шусь я говорить правду».

Таким образом, читатель сразу понимал, что его вниманию предлагается текст, писавшийся «не для печати» и содержавший мысли и оценки, отличные от общепринятых.

Действительно, чего стоят, к примеру, данные Ермоловым сравнительные характеристики М. Б. Барклая-де-Толли и П. И. Багратиона, от действий и взаимного расположения которых во многом зависел начальный этап кампании 1812 года: «Совершенно различные свойства их, и при первом ознакомлении с ними весьма ощутительна противоположность их. Оба они служили в одно время, служили довольно долго в небольших чинах и в одно время вышли в зва­ние штаб-офицеров. Барклая-де-Толли долго невидная служба покоряла общему порядку постепенного возвышения и, стесняя надежды, стесняла честолюбие, сознание посредствен­ных способностей не внушала доверия к самому себе, доверия, могущего открыть пути, от обык­новенного порядка не зависящие. Князя Багра­тиона счастие в средних степенях сделало известным и на них не остановило его: быстрый ход его оно украсило блеском славы, собрало ему почести, внимание общее на него обратив­шее, изощрило в нём способности, внушило доверие к собственным силам. Гений Суворова, покровительствовавший его, озарял лучами своей славы, утвердил в нём надежды всех: каж­дый готов был видеть в нём воскресшие вели­кого Суворова воинские добродетели. Барклай- де-Толли, порывистым ходом вдруг достигнув назначения главнокомандующим Финляндии, внезапно получив звание военного министра, вскоре соединя с оным и власть главнокоман­дующего 1-ю армиею, не только возбудил про­тив себя зависть, но приобрёл много неприяте­лей. Неловкий у двора, он не расположил к себе людей, государю близких; холодностию в обра­щении не снискал приязни равных, не сделал приверженными к себе подчинённых… Чрез меру недоверчив, иногда доверчив до чрезвы­чайности, и не всегда достоинствами снискива­лось его доверие. Из числа окружавших, наибо­лее близких по сношению, имел людей досто­инствами не отличных, способностями не полезных, трудов его не разделявших. Всё мнил наполнить собою, и потому началом было мед­ленное дел течение, впоследствии несогласное в частях и с временем несоразмеренное дей­ствие и, наконец, неизбежная запутанность. Князь Багратион, на те же высокие степени воз­ведённый (исключая должности военного министра), возвысился согласно с общим на счёт его мнением и ожиданием каждого. Мог иметь завистников, но менее имел неприяте­лей. У двора сделал сильные связи и утвердил их. Вежливым и обязательным обращением удержал равных в хороших к себе отношениях, с прежними своими приятелями остался на прежней ноге. Обогащённый воинскою славою, допускал разделять труды свои, не похищал чужих в пользу свою и всегда выставлял их в настоящем виде. Подчинённый награждался достойно, за счастие почитал служить с ним, всегда боготворил его. Обхождение с подчи­нёнными имел очаровывавшее: никто из началь­ников не давал менее чувствовать власть свою, никогда подчинённый с большею не повино­вался готовностью. Окружавшие его, коль скоро имели способности, могли иметь на него влия­ние и во зло употреблять его доверие, и сие встречалось в делах, которые менее прочих бывали ему знакомы. Но редки были случаи, в коих бы слишком ощутительна была слабость сия или недостаток способностей его слишком был очевиден… Если бы Багратион имел ту же степень образованности, какую Барклай-де- Толли, то, без сомнения, сей последний не мог бы идти в сравнение с ним».

Неожиданны многие оценки, данные Ермо­ловым событиям, которые принято трактовать как безусловные успехи русской армии. К при­меру, весьма критично оцениваются им дей­ствия генерала Д. П. Неверовского, командовав­шего 27-й дивизией при отступлении от Крас­ного к Смоленску. Обыкновенно этот манёвр называют «львиным» и говорят о сорока атаках многократно превосходившей силы русских французской конницы. Ермолов даёт совер­шенно иную оценку происшедшему: «Генерал- майор Неверовский, отлично храбрый офицер и охотно вызывавшийся на все опасности, не имел, однако ж, способностей и ещё менее зна­ний. В продолжение своей службы бывши в делах против неприятеля только в обер-офицерских чинах, теперь употреблён был в таком затруднительном положении, которое, по крайней мере, требовало ловкости и хоть несколько навыка. Тут можно было видеть, что командование разводом, формирование учеб­ных команд, лакирование киверов, особенное искусство в посадке и строчке перевязей, хотя впрочем отличные и весьма полезные достоин­ства, дающие по службе великие преимуще­ства, однако ж должны дать место и другим некоторым знаниям. Кто хоть немного знает французскую конницу, тот поверит, что есть некоторая возможность удержать её шестью тысячами человек пехоты, когда при ней бата­рейная рота, и особливо, когда пехота отсту­пает дорогою, в четыре ряда деревьями обса­женною, по местоположению неровному, для кавалерии затруднительному и значительно замедляющему её в манёврах. Генерал-майор Неверовский не все силы свои имел в обороне, и кавалерия неприятельская делала удачные атаки. Имев один Харьковский драгунский полк, он подверг его чувствительному урону, и один он, без содействия артиллерии, конечно, не мог удержать усилий неприятеля. Артилле­рию же отпустил назад, тогда как по количе­ству неприятельской кавалерии тыл его не мог быть безопасен, и потерял её не в действии, но в движении бывшую. Таким образом, прибежал он к Смоленску и, по счастию, под команду генерал-лейтенанта Раевского. Отступление сие во всяком другом войске подвергло бы генерал-майора Неверовского весьма невыгод­ному для него исследованию. У нас отнесли его к его чести… Многие восхищались благополуч­ным исходом дела и удивлялись, что он не совсем погиб».

Одни из лучших страниц ермоловских «Запи­сок» посвящены Бородинской битве. Описав происходившее в тот день на поле сражения, то, свидетелем чему и участником чего был он сам, Алексей Петрович завершил свой рассказ сло­вами: «Российское войско в сей день увенчало себя бессмертною славою. Превосходство сил неприятельских по необходимости принуж­дало к действиям оборонительным, несродным русскому солдату, мертвящим дух его, и против пользы коих, казалось, говорила потеря многих отличных начальников. Но, невзирая на то, конечно, не было случая, в котором бы оказано было более равнодушия к опасностям, более терпения и твёрдости, более полного презре­ния к смерти. Успех, долгое время сомнитель­ный, но всегда более льстивший неприятелю, не только не ослабил духа войск, но воззвал к усилиям, едва ли силы человеческие не пре­восходящим. Всё испытано в сей день, до чего может возвыситься достоинство человека: любовь к Отечеству, преданность государю никогда не имели достойнейших жертв. Пови­новение беспредельное, строгость в соблюде­нии порядка, чувство гордости быть Отечества защитником не имели более славных приме­ров. Победа прибыла обеим сторонам непре­клонною. Неприятель мог достигнуть её знат­ным сил превосходством. Россияне остались непобеждёнными по отчаянному сопротивле­нию, объявшему ужасом врагов их».

Несмотря на то что тексты лондонского и мос­ковского изданий в целом совпадают, тем не менее имеется немало различий: лондонское расширено за счёт общих сведений о ходе кам­пании, характеристик военачальников, неко­торые фразы в нём смягчены или убраны совсем; в московском больше конкретных событий, дат и имён. Композиционно издания практически идентичны, но разночтения в тек­сте весьма значительны: практически в каждом абзаце можно обнаружить переписанные, вве­дённые вновь или исключённые предложения. Кроме того, в московском издании присут­ствует авторское послесловие, которого нет в лондонском: «Описав таким образом при гра­ницах, оставленных уже неприятелями, извест­ные мне Отечественной войны происшествия, я прекращаю описание. Приятно мне будет со временем привести на память, от каких опас­ностей и с какою славой восстало любезное Отечество. Не буду я равнодушен в воспомина­ниях о таких людях, коих пользовался я про­свещённой опытностью или с которыми разде­лял труды и опасности того времени. Не забуду и о неприятелях моих, но не по злобе или жажде мщения, которые чужды душе моей. Вечно буду помнить о людях, благотворивших мне или желавших добра, и сладостно будет вселить чувство уважения к ним в тех, кому прочту я замечания мои. Не знаю, в чём винить себя более: в той ли колкости, с каковой иногда описывал незначащих людей, или в той резкой истине, которую говорил на счёт многих, почи­таемых отличными? Людям превосходных даро­ваний, необычайных способностей нельзя отказать в почтении, их познавать легко, срав­ниться с ними невозможно. И таковым завидо­вать я не умею».

Инициатором московского издания стал Вик­тор Алексеевич Ермолов (1820–1892) – старший сын генерала. Алексей Петрович никогда не был женат церковным браком, однако на Кавказе он трижды вступал в так называемый кебинный (временный) брак и имел четырёх сыновей и дочь. Такие браки дозволены законами шари­ата и позволяют мужчине, выплатив определён­ную сумму родителям невесты, жить с ней на протяжении оговоренного срока. При этом сыновья, рождённые в таком браке, поступают на попечение отца, а дочери возвращаются в дом родственников жены. Живя среди мусульман, русские офицеры нередко использовали мест­ные обычаи по своему усмотрению. Ермолов не стал исключением. В 1819 году, при содействии дагестанского правителя шамхала Тарковского Мехти II (1794–1830), он, в присутствии имама и свидетелей, заключил свой первый кебинный брак с черкешенкой Сюйдой. Начальник штаба Ермолова на Кавказе, его друг генерал А. А. Велья­минов (1785–1838) писал впоследствии двою­родному брату Ермолова Петру Николаевичу (1787–1844): «Ты знаешь, что в 819-м году, когда мы шли в Акушу, ужасное ненастье душило нас в Торках 20 дней беспрестанно. В это время Алек­сей Петрович сделал с досады мальчика, совер­шенного Буривоя (легендарный князь словен, отец князя Гостомысла. – Сост.). Никогда не видал я такой огромности… Шамхал говорит, никто кроме А.<лексея> П.<етровича> не в состоянии сделать такого мальчика. Я привезу его с собой в Тифлис и будем крестить». Рож- дённный Сюйдой, сын Бахтиар при крещении получил имя Виктор. Сюйда переехала к Ермо­лову в Тифлис, однако через некоторое время стала тосковать по дому и при первой возмож­ности вернулась к отцу. Ермолов оставил сына у себя. Из-за службы он не мог уделять ребёнку должного внимания, и тот был на попечении у его подчинённых. В 1822 году Алексей Петро­вич писал брату: «Любезный брат Пётр. Наумов жалуется на разбой Бахтиара и предлагает отправить его к тебе в Мухровань. Я думаю, это не так худо, и верю, что ты не откажешь сделать мне сие одолжение. … Сделай дружбу, возьми его, у тебя будет лучший присмотр». Мухровань – село Душетского уезда Тифлисской губернии, где стоял Грузинский полк, которым командо­вал П. Н. Ермолов.

Все ермоловские сыновья получили дворян­ство, однако считались только воспитанниками и не являлись законными наследниками рода. Алексей Петрович писал: «1834 года Ноября 16 дня я, нижеподписавшийся, дал сие свиде­тельство находящихся у меня на воспитании детям: Виктору, Клавдию, Севериану и Петру, имеющим ныне от рождения 1-й – тринадцать, 2-й – двенадцать, 3-й – одиннадцать и четвёр­тый – десять лет, в том, что они рождённые братья из мусульман, принявшие веру греко­российского исповедания, действительно мною воспитаны и, быв свободного состояния, могут избрать себе приличное звание и имено­ваться моею фамилиею. В удостоверение сего собственноручно подписуюсь за приложением герба моего печати. Генерал от инфантерии и кавалер Алексей Петрович Ермолов».

Виктор Алексеевич воспитывался сначала в пансионе, затем – в артиллерийском училище. Служил в армейской артиллерии, дослужился до чина генерал-лейтенанта. По воле отца стал одним из наследников Ермолова. Его сын, Вла­димир Викторович, владел передававшейся из поколения в поколение семьи Ермоловых ико­ной Тихвинской Божией Матери. Произошло это в точном соответствии с завещанием А. П. Ермолова: «Икону Тихвинской Божией Матери, сколько мне известно, около двухсот лет пребы­вающую в роде моём, назначаю я тому из вос­питанников моих, у которого будут дети муже­ского пола». Возможно, что наряду с иконой в семью его старшего сына перешли некоторые документы и рукописи. Сопоставляя текст московского издания 1863 года с другими публикациями «Записок», можно предполо­жить, что В. А. Ермолов владел одним из ранних вариантов воспоминаний своего отца. Имею­щиеся же в тексте разночтения заставляют относиться к книге с особым вниманием как к документу, отражающему ход мысли замеча­тельного военачальника Отечественной войны, о котором В. А. Жуковский писал: «Ты – ратным брат, ты – жизнь полкам»…

Своё боевое крещение А. П. Ермолов получил в 1794 году, участвуя под руководством А. В. Суво­рова в подавлении польского восстания. Семь десятилетий спустя история повторилась: в январе 1863 года в Королевстве Польском, Литве, некоторых губерниях Белоруссии и в Правобережной Украине начались воору­жённые выступления. Повстанцы убивали рус­ских солдат, чиновников, мирное население. В ходе боёв русские войска потеряли около 4500 человек. Из них собственно в Польше – 3343 человека: 826 – убитыми, 2169 – ранеными, 348 – пропавшими без вести. По закономер­ному для российской истории стечению обсто­ятельств первое официальное издание ермо- ловских «Записок» было осуществлено «в пользу семейств убитых и раненых военных чинов во время последнего польского возмущения»...

Ермолов Алексей Петрович (1777–1861)

Записки. [Серия:] Материалы для истории войны 1812 года. [Заглавие на издательской печатной обложке: Записки Алексея Петровича Ермолова, изданные полковником В. А. Ермоловым в пользу семейств убитых и раненых военных чинов во время последнего польского возмущения]. Москва: Типография В. Готье, 1863. 1 л. титул, [2], 300 с. В полукожаном переплёте рубежа XX–XXI веков, имитирующем переплёты середины XIX века. Сохранена передняя издательская обложка. Крышки переплёта оклеены «мраморной» бумагой. Корешок с бинтами, в верхней части золототиснёное заглавие: «Записки А. П. Ермолова». 20,5х12 см. Цензурное разрешение от 16 марта 1863 года. В верхнем правом углу титульного л. владельческая надпись фиолетовыми чернилами: «С. Валк».

Валк Сигизмунд Натанович (1887–1975) – советский историк, археограф, архивист, библиограф. По окончании историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета был заведующим отделом русской истории в редакции «Энциклопедического словаря» братьев Гранат. В 1918–1927 – заведующий отделом, старший архивист Петроградского историко-революционного архива. В 1928– 1929 – внештатный сотрудник Публичной библиотеки. Читал лекции по источниковедению революционного движения на курсах архивистов, преподавал археографию, архивоведение, источниковедение и историографию отечественной истории в Ленинградском университете, Археологическом институте, Историко-археографическом институте, Историко-лингвистическом институте и др. С 1932 – сотрудник Института книги, документа и письма АН СССР, с 1936 – старший научный сотрудник, заведующий секцией (сектором) Института истории АН СССР Ленинградского отделения Института истории АН СССР (ЛОИИ). Один из авторов учебника для вузов «История СССР. Т. 2. Россия в XIX в.». Занимался подготовкой правил издания документов. В 1943–1944 – преподаватель Историко­архивного института в Москве. С 1944 возобновил преподавание на историческом факультете Ленинградского университета, продолжал быть заведующим сектором в ЛОИИ.