Новое предисловие к переизданной в 2017 году повести «Луна с правой стороны» (М., «Циолковский») кандидат философских наук Анна Нижник начинает с такого эпизода: «Борис Леонов рассказывает, как однажды под новый год, в 1926-м или 1927-м году к Малашкину приходили в гости “Сталин, Молотов, Буденный с гармошкой, Ворошилов” и, крепко выпив, пели церковные песни. На следующее утро оказалось, что бдительные соседи нажаловались на дебоширов в домоуправление, и Малашкина за распевание религиозных песнопений и шум оштрафовали, “проработали” и даже пригрозили исключением из партии. Малашкин не признался, кто именно был у него дома. Сталин был благодарен и шутил: “Спасибо, дорогой, что не выдал нас. А то бы и нас с Вячеславом могли вызвать на партсобрание и даже исключить из партии”. Возможно, именно благодаря этому знакомству Малашкин избежал участи многих своих современников».

Издательская аннотация интригует еще больше: «Оргии комсомольцев, алкоголь и «анаша», самоубийства и советские черти, именно этим, кажется, прославился в 1920-е гг. Сергей Малашкин - советский писатель, большевик, боевик, ссыльный, партийный функционер, верный сталинец, ценитель Бунина, Бодлера и Пруста, “пролетарский Уитмен и Верхарн” (Брюсов)».

Долгая, ровно век вместившая в себя жизнь Сергея Ивановича Малашкина почти пополам была разбита на две половины. В первой - бурное детство и еще более турбулентная молодость (в 1905 году вступил в РСДРП (б); получил пулевое ранение во время декабрьского вооруженного восстания в Москве; ссылка; в ссылке знакомится с одним из будущих руководителей советского государства В.М. Молотовым; в Первую мировую войну призван на фронт и опять - пулевое ранение; после 1917 года был ответственным инструктором ЦК, предложил в 1927 году раскулачить собственного отца). А с начала 1930-х - почти полное забвение, «писатель второго ряда». И как итог - в 1988 году, в год его смерти, в издательстве «Художественная литература» был издан двухтомник прозы Малашкина.

«Он совершенно искренне до самых последних дней считал Сталина преданным слугой советского народа и “великим кормчим”, - отмечает А. Нижник. - Образ Сталина в его творчестве окружен сиянием культа личности, но при этом сохраняет интимность: Сталин немного усталый, скромный, но несгибаемый народный любимец. <...> Свою упрямую приверженность заветам Сталина Малашкин не сменил даже когда переменился политический климат: в 1957-м году он отказался подписывать открытое письмо, осуждавшее “антипартийную группу Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова”, которые критиковали политику Хрущева. Одним словом, канва его политических и жизненных выборов вполне вписывалась в образ “железного большевика”. Однако на этот образ накладывалась причудливая и скандальная слава, которую Малашкин заработал в 1920-е годы».

Что же это была за слава? В 1932 году в «Литературной энциклопедии» (издавалась в 1929-1939 гг.) про С.И. Малашкина было сказано так: «Литературная деятельность М. - показательный пример кричащего разрыва между содержанием творчества художника и его общеполитической позицией. Предмет творчества М. - изображение революционной эпохи, но это изображение дается с позиций повышенного и болезненного интереса М. ко всякого рода темным сторонам и извращениям бытового порядка. В этом плане чрезвычайно показательна его повесть “Луна с правой стороны” Расписывая половую распущенность героини повести, комсомолки Тани, - “жены 22 мужей”, - М. не смог поставить вопроса о социальных причинах этой распущенности. В результате получились необоснованные, огульные обвинения коммунистической молодежи в распущенности. Повесть была резко осуждена коммунистической критикой».

И действительно, скандальную известность Малашкину принесла именно повесть 1927 года «Луна с правой стороны». Уже к 1928 году повесть выдержала семь изданий! О напряженности ситуации говорит, хотя бы то, что на повесть Малашкина и роман Иосифа Каллиникова «Мощи» (в последнем описывались гомо- и гетеросексуальные отношения в монастырской среде) откликнулся даже В.В. Маяковский:

Но... Каллиников под партой,
Провоняли парту «Мощи».
Распустив над порнографией слюну,
Прочитав похабные тома,
С правой стороны луну
У себя устроят по домам.

Роман И. Каллиникова вскоре был запрещен. Но вот в повести Малашкина, написанной как бы на основании писем «падшей» комсомолки Тани Аристарховой, нет даже намека на порнографию. Эту повесть и не запрещали официально - просто предпочли забыть. В ней было, с точки зрения господствующей в СССР идеологии, нечто более опасное, чем порнография.

«Пролетариат как восходящий класс, осуществляющий великую историческую задачу переустройства общества, противопоставляет этим буржуазным “половому ханжеству и лицемерию” или “половому наводнению” трезвое научное изучение действительной роли и значения половой проблемы в нашей социальной жизни. Как и всякий другой вопрос, для него половая жизнь есть частный производный и подчиненный момент - более широкой, целиком захватывающей рабочий класс социальной задачи классовой борьбы за коммунизм. Партактив, как передовой отряд своего класса, так же относится к половой проблеме. Нисколько не умаляя ее социального значения, он однако не считает вопросы половой жизни центральными, основными. Наоборот, он занимается ими в целях урегулирования и организации полового поведения, так чтобы от этого выиграла боевая мощь и сила масс трудящихся» (Л.Л. Рохлин, «Мозговая гигиена партактива», Государственное издательство Украины, Харьков, 1930). Это - теория.

Таня Аристархова в сцене исповеди комсомольскому вожаку, партактивисту Петру, описывает этот «частный производный и подчиненный момент» так, как он выглядел «на практике»: «В то время за мной много ухаживало ребят, а когда я не отвечала на эти ухаживания взаимностью, меня стали публично называть мещанкой. Потом ко мне привязался один очень видный работник комсомола, сделал мне предложение - вы не думайте, что я его любила, - и я сошлась с ним. Кроме безобразия и нескольких абортов, я ничего хорошего и прекрасного не видела от совместной с ним жизни. Потом он меня бросил, и я спокойно ушла от него, потом сошлась с другим, и тоже без любви, и которого я сама бросила; потом незаметно докатилась до двадцать второго мужа, с которым тоже разошлась, а теперь живу в том самом обществе, которое вы изволили видеть лично, убедиться в правоте всего рассказанного мною, справляю афинские ночи, пью вино, слыву распутной девкой, курю, и даже не папиросы, а “анаша”, пользую другие наркотические средства, правда, только ещё приступаю к этой роскоши и как следует ещё не втянулась, посему свободно могу бросить, - вот и всё, что я могу сказать вам о себе».

В книге Л.Л. Рохлина содержится одно из последних упоминаний повести С.И. Малашкина в советском литературоведении и критике: «Разрушительные задания, борьба за ликвидацию старых бытовых отношений неизбежно повлекли в свое время к перегибам и извращениям в разрешении половой проблемы, проявившиеся в форме пышного расцвета т.н. “коллонтаевщины”. Стремление стихийно разрешать половую проблему, недоучет социальных последствий такого разрешения, культ “дикой любви” и половых сношений характерны были для того нездорового растения, побеги которого дала все та же разлагающаяся буржуазная почва. <...> Такими же несомненными показателями определенных объективных явлений нашей действительности были “Без черемухи” Пантелеймона Романова, “Луна с правой стороны” Малашкина, “альтшулеровщина” и т.д.». («Альтшулеровщина», о которой упоминает Рохлин, - реальный случай, когда молодые писатели Альтшулер, Анохин и др. изнасиловали во время вечеринки комсомолку, покончившую после этого с собой).

После 1929 года «Луна с правой стороны» больше ни разу не переиздавалась. К тому времени вышло девять ее переизданий. Само упоминание этой повести С.И. Малашкина, прожившего после нее еще 60 лет, исчезает из предисловий его более поздних книг...

Однако Сергей Иванович Малашкин, конечно, не мог знать, что еще при его жизни, в 1982-1984 гг., Владимир Сорокин уже написал свой роман «Тридцатая любовь Марины» (впервые издан на русском в 1995 году), во многом перекликающийся фабулой с «Луной с правой стороны». Вряд ли и Сорокин знаком был в то время с повестью Малашкина. Но оба произведения заканчиваются так, как будто оба они написаны членами одной литературной студии на общую заданную тему.

Вот ключевая сцена разговора Марины Алексеевой с секретарем парткома завода Сергеем Румянцевым после ночи любви: «Улыбаясь, Марина смотрела на него:

• Ты знаешь... я тебе так завидую...
• Почему? - быстро спросил он, застегиваясь.

Марина пожала плечами и вздохнула.

Достав из кармана перчатки, он снял с полки шапку:

• Так почему завидуешь?

Марина молча смотрела на этого человека, не подозревавшего, ЧТО он открыл ей в прошедшую ночь.

Она вздохнула и опустила голову.

Сергей Николаич внимательно посмотрел на нее, потом на часы и вдруг по-чапаевски разрубил ладонью сумрачный воздух коридора:

• А ну - одевайся! Вместе поедем!

Марина вздрогнула, мурашки пробежали по ее спине:

• Как...
• Вот так! Хватит прозябать, Марина Ивановна. Жить надо, а не прозябать! Жить!

Нахлобучив шапку, он взялся за замок:

• Пять минут на сборы даю! Паспорт возьми с собой. И оденься нормально, без щегольства. На завод поедем...»

А так заканчивает свою повесть Малашкин: «...я недавно встретил на одном профессиональном съезде моего друга, брата моей героини, Николая, который во время перерыва схватил меня под руку и сообщил радостную новость, что его сестра Таня жива и только две недели тому назад приехала к своему мужу.

• Да? К Петру? - удивился я.
• К нему. Он её едва узнал: она очень поздоровела, помолодела. Он был необыкновенно рад ей. Перед этим съездом заезжал и я к ней, здорово отругал за такое её озорство.

• Где же она была?

Николай вскинул огромную голову, взглянул на меня медными круглыми глазами.

• А чёрт её знает, где она была, - выкрикнул громко он и, дергая мясистым носом, пояснил: - На Севере, говорит, работала, в сосновом лесу жила, на лыжах каталась, на охоту ходила... и вела, говорит, девическую жизнь, а теперь основательно приехала к мужу и хочу работать... - Тут он замолчал и улыбнулся.
• Я всегда говорил, что сестра моя недюжинный человек, необыкновенный.

- Да, - согласился я, - теперь мне всё стало понятно, а больше всего радостно, что на этом месте я могу поставить точку моей повести.

Тут раздался звонок - призыв на заседание, я простился с Николаем, и мы направились к разным дверям: он в делегатский зал, а я в гостевой».

В общем, партактив - и в 1920-е, и в 1980-е годы - занимался вопросами половой жизни «в целях урегулирования и организации полового поведения, так чтобы от этого выиграла боевая мощь и сила масс трудящихся».