«Когда 20 лет назад, осенью 1978 года, вышел первый номер журнала “Синтаксис”, один городской сумасшедший, рассматривая обложку, сказал:
- Хвастаетесь? Пальцем грозите? А на кого прицикнули?
Я не поняла.
- А чего тут особенно понимать? Не зря же вы слово “синтаксис” на три части разделили:
СИН
ТАК
СИС
СИН - это “Синявский”, ТАК - это “так вам всем и надо”, а СИС - это всего-навсего “цыц”, только помягше...
Такой способ прочтения мне в голову не приходил».
Так редактор «Синтаксиса» Марья Розанова начинает выпуск «Синтаксиса» №36 (1998), посвященный ее мужу, русскому писателю, литературоведу и критику Андрею Донатовичу Синявскому. Она вспоминает, что поначалу Синявский отнесся к ее идее выпускать журнал более чем скептически:
« - Мы же совершенно одни, мы на необитаемом острове в этом русском Мухосранске-на-Сене, с кем ты будешь делать журнал? И кто в нем будет печататься? Никого нет!
- Ну и что, - радостно отвечала я, - это будет журнал одного автора, и ты сможешь писать туда что угодно. Стихами хочешь?» На том и порешили...
Андрей Синявский родился 25 октября 1925 года в Москве, в семье бывшего дворянина и левого эсера Доната Евгеньевича Синявского. Еще находясь на срочной службе в армии, А.Д. Синявский в 1945 году поступает на заочное отделение филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, а после демобилизации в 1946 году переводится на дневное отделение. Окончил университет в 1949 году. Работал в Институте мировой литературы, преподавал в alma mater на факультете журналистики и в Школе-студии МХАТ (среди его студентов был, например, Владимир Высоцкий). Стал одним из ведущих литературных критиков журнала «Новый мир». Еще в 1950-е начал писать прозу...
Понимая, что большинство из написанного им не имеет шансов быть опубликованным на родине, он переправляет свои произведения на запад, во Францию. Там они и печатаются под псевдонимом Абрам Терц (Абрашка Терц - один из популярных и легендарных героев воровского одесского фольклора). Этим же каналом передачи своих текстов для публикации воспользовался и Юлий Даниэль, который выбрал себе псевдоним Николай Аржак.
В 1965 году Синявского и Даниэля арестовывают. 10 февраля 1966 года - суд над ними.
Их приговаривают к семи (Синявский) и пяти (Даниэль) годам колонии. Жена Даниэля, Лариса Богораз, в своей книге «Сны памяти» (2009) вспоминала об этом процессе: «Повесть Андрея <Синявского> “Суд идет” квалифицировалась как “клеветническая” - ее героев отправляют в лагерь: где ж это Вы, Андрей Донатович, сегодня видели приговоренных “за политику”? А самих-то Синявского и Даниэля - за что судят? Пусть не за политику, а за литературу».
Считается, что это был первый политический процесс в СССР, когда подсудимые не признали себя виновными ни полностью, ни частично. С него, с этого судебного процесса, и начинается то общественное движение в СССР, которое получило название «диссидентство». В защиту Синявского и Даниэля выступили и советские писатели и ученые («Письмо 63-х»), и зарубежные литераторы. 8 июня 1971 года А.Д. Синявский был освобождён досрочно. В 1973 году приглашен работать в Парижский университет, в котором занимал должность профессора русской литературы.
А.Д. Синявский умер 25 февраля 1997 года и был похоронен на кладбище небольшого городка недалеко от Парижа - Фонтене-о-Роз. Здесь он и жил после эмиграции из СССР.
По-существу, представленный в «Библиохронике» номер «Синтаксиса» - маленькая энциклопедия жизни и творчества Андрея Донатовича Синявского. И если у самого Синявского любимый жанр - «мысли врасплох», то этот выпуск «Синтаксиса», можно сказать, собран по такому же принципу. В этом же стиле. Именно, в этом же стиле. Ведь сам Синявский прославился своей хрестоматийной фразой-метафорой: «С советской властью у меня были противоречия стилистические»...
Возможно, один из самых известных текстов Синявского-Терца - литературоведческая эссеистика «Прогулки с Пушкиным» (издана в 1975 году в Лондоне на русском языке). Михаил Эпштейн в статье «Синявский как мыслитель» пишет: «“Прогулки с Пушкиным” оказались одной из самых скандальных книг на русском языке и подверглись остракизму и в кругах русской эмиграции (1975), и после перепечатки на родине (1989). Если до того России был известен Пушкин - золотой классик, “дитя гармонии” (А. Блок), “обличитель тирании, великий патриот и провозвестник светлого будущего” (А. Твардовский) и в 1970-е - 80-е гг. “христианин, познавший мудрость смирения” (В. Непомнящий), то в истолковании Синявского Пушкин - пустейший малый, циник и ветрогон, который с самим Хлестаковым на дружеской ноге...»
Тут - нечто архетипическое. Наталья Рубинштейн недаром напоминает на страницах «Синтаксиса»: «Нельзя забывать, что Маяковскому и Бурлюку в их еще довоенных футуристических гастролях по русской провинции было предписано “не касаться ни начальства, ни Пушкина”» («Александр Пушкин и Абрам Терц»).
Здесь к месту будет ремарка из самого Абрама Терца: «Они кричали громко, на всю Европу: - Говно! И это всем нравилось (Футуристы)» («Голос без хора»). И все же абсолютно непонятно, что так возбудило «антитерцовские» настроения, причем и в СССР, и в русских эмигрантских кругах на Западе. «Прогулки с Пушкиным» - книга свободного человека, «мотавшего срок» в мордовском Дубровлаге для политзаключенных, о свободном человеке, жившем в лагерных обстоятельствах. Ведь «Прогулки с Пушкиным» и писались Синявским во время пятилетней «отсидки» - писались по памяти и переправлялись на волю частями, замаскированные в письмах жене, чтобы ничего не заподозрила лагерная цензура. Как может «обидеть» память А.С. Пушкина, или поколебать его культурно-историческое значение для России, например, такие филологические наблюдения Терца:
«Оно <вдохновение>, кстати, согласно его <Пушкина> взглядам, есть в первую очередь “расположение души к живейшему принятию впечатлений »;
«Не думавший о последствиях, Пушкин возвел в общепринятый культ ту гладкопись в поэтической грамоте, что понуждает каждого гимназиста строчить стихи, как Пушкин»;
«Он <Пушкин> сразу попал в положение кинозвезды и начал, слегка приплясывая, жить на виду у всех. “Сведения о каждом его шаге сообщались во все концы России, - вспоминает П.П. Вяземский. - Нет сомнения, что Пушкин производил и смолоду впечатление на всю Россию не одним своим поэтическим талантом. Его выходки много содействовали его популярности, и самая загадочность его характера обращала внимание на человека, от которого всегда можно было ожидать неожиданное”»;
«Чистое искусство вытекает из слова как признак его текучести».
Впрочем, сам Синявский, - парадоксоналист! - отмечал: «Никак не пойму, что за “свобода выбора”, о которой столько толкует либеральная философия. Разве мы выбираем, кого нам любить, во что верить, чем болеть? <...> Свобода всегда негативна и предполагает пустоту. Свобода - голод, тоска по власти, и если сейчас о ней так много болтают, это значит, что мы находимся в состоянии междуцарствия» («Мысли врасплох», 1965).
И вот поди ж ты: властитель дум тогдашней русской эмиграции (и не только эмиграции) Александр Солженицын обрушился на Синявского с гневными осуждениями. Абрам Терц не остался в долгу: «Мы с ним враги не в нынешней, а в будущей России, если таковая будет. Здесь в нем для меня два слова: “соль” и “ложь” “Лжи” куда меньше, чем “соли”, но “ложь” иногда в самой “соли” сидит. Соленый привкус лжи и крови. Не страшно, когда “ложь” становится “солью” (большевики), но страшно, когда “соль” становится “ложью” - Солж».
Самое время привести мнение Синявского о своем псевдониме-антогонисте: «Он гораздо моложе меня. Высок. Худ. Усики, кепочка. Ходит руки в брюки, качающейся походкой. В любой момент готов полоснуть - не ножичком, а резким словцом, перевернутым общим местом, сравнением... <...> Терц - мой овеществленный стиль, так выглядел бы его носитель».
Для сравнения - портрет Синявского, который дает Александр Генис: «Маленький, сутулый, с огромной седой бородой, он не смеялся, а хихикал, не говорил, а приговаривал. Глаза его смотрели в разные стороны, отчего казалось, что он видит что-то такое, что собеседнику и не снилось. Вокруг него вечно вился табачный дымок, и на стуле он сидел, как на пеньке. <.. .> С годами он все больше походил на гнома, вернее, на персонажа русской мифологии - лешего, домового, банника» («Странности любви»).
Его и похоронили «по-карнавальному». «В Париж я прилетел за день до похорон, гулял по любимым кварталам шестого аррондисмана, а ближе к вечеру позвонил - уточнить время, - пишет Петр Вайль. - “Если приедете прямо сейчас, гроб еще открыт, есть шанс увидеть Синявского, - сообщила вдова. - Да к тому же в виде пирата”. Много лет зная Марью Васильевну, я сказал: “Да ну вас” Она вдруг возбудилась: “Почему это “да ну вас”? Когда умер Жерар Филип, его хоронили не в партикулярном платье, а в костюме Сида. Почему Синявский, который всю жизнь был флибустьером, не может лежать в гробу в виде пирата?” Холодея, я понял, что она не шутит, и поехал» («Абрам Терц, русский флибустьер»).
«Голос без хора», один из последних текстов, вышедших из-под пера Абрама Терца и помещенный в выпуск «Синтаксиса» №36, оказался просто провидческим. «Европа. Прости меня за нескромность, но те музеи, что накопила и за которые я жизнь положу, надо защищать. Вступись за искусство, Европа. Поставь пулеметы. Да будь я трижды объявлен предателем и изменником родины - поставь пулеметы. Пока не поздно. Поставь пулеметы, Европа... <...> Ты не имеешь права уйти, хотя бы не дав бой. Ты - завоевавшая мир - вдруг уходишь со сцены без боя?
Я оплакиваю тебя, я оплакиваю тебя, Европа, не будучи ничуть европейцем... Ты - прекрасна <...> У тебя есть Лувр, например. Ну а будешь ли ты отстреливаться за Лувр до последнего патрона? Я боюсь, что под Лувром - в последних окопах - будут лежать русские, которым все равно погибать. <...> Прости за упрек. Я подыхаю. А меня все время спрашивают, как вам понравилась жизнь на Западе».
И, как последний штрих, - «Никогда ничего так не любил, как свои записные книжки. Да еще птичек, купающихся в первой подставленной луже».