Дневники 1920, 1935-1951 (2012)
Сергей Вавилов
Дневники Сергея Ивановича Вавилова (1891-1951), физика-оптика, президента Академии наук СССР (1945-1951), организатора и историка науки, хранились в семейном архиве. Никогда не предназначались для печати, да и не могли еще лет тридцать назад быть опубликованными. Слишком другая история, слишком другие портреты известных людей, с которыми сталкивала жизнь Вавилова, в этих записях. Только в конце прошлого века по решению сына С.И. Вавилова - Виктора Сергеевича, его супруга Валерия Васильевна Вавилова начала подготовку к изданию этих дневников. Эту работу активно и профессионально поддержал Институт истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН.
Пожалуй, это лучшая книга на русском языке в жанре (жанрах) научно-документальном, художественно-научном, научной автобиографии и проч., и проч. Добавьте к этому высококлассную академическую подготовку издания (совсем уж чудо для современных книг - вклеенный листочек с замеченной опечаткой, вернее - с уточнением). Выверенный, вычитанный, «вылизанный» до звездочки в примечании текст. Работа составителя и редактора - колоссальная.
Функция примечаний - компенсировать вольные или невольные «мутации» текста, аберрации памяти... Таким образом, в примечаниях упакована чистая история. Тонкая настройка, ультравыверенная версия истории - примечания к примечаниям. Так движется история. В шестисотстраничном томе увеличенного формата все это присутствует в полной мере. И это впечатляет.
Но еще больше впечатляет смысл текста. Думается, неслучайно составители начали издание дневников С.И. Вавилова, которые в целом охватывают период с 1909 по 1951 год, именно со 2-го тома, включающего записи за 1920-й и 1935-1951 годы. (1-й том, дневниковые записи до 1920-го года, вышел весной 2016 года.) Если попытаться в двух словах передать впечатление от книги, то это - мизантропия и тоска естествоиспытателя в высокой степени концентрации.
И это никак не сочетается с официальным образом С.И. Вавилова. Даже с его каноническими фотопортретами: спокойный взгляд слегка утомленного мудреца; прическа - «купеческий» пробор посередине; забавные чарличаплиновские усики. И вдруг - неимоверной плотности эмоциональный посыл.
С.И. умер по собственному желанию, накликал, приговорил сам себя, сам себе внушил, что мертвым быть лучше: «…Скорее хочется в могилу, на вечный покой». И так - постоянно, начиная, примерно, с 1940 года. Именно 6 августа 1940 года арестован любимый старший брат - выдающийся генетик, академик Николай Иванович Вавилов.
В дневнике С.И Вавилова 13 августа 1940 года будет сделана запись:
«За эти дни столько перемен и самое жестокое несчастье. У брата Николая 7-го на квартире был обыск. Сам он сейчас во Львове. Значит, грозит арест, значит, рушится большая нужная жизнь его близких! За что? Всю жизнь неустанная бешеная работа для родной страны, для народа. Пламень работы, вся жизнь в работе, никаких других увлечений. Неужели это было не видно и не ясно всем! Да что же ещё нужно и можно требовать от людей! это жестокая ошибка и несправедливость. Тем более жестокая, что она хуже смерти. Конец научной работы, ошельмование, разрушение жизни близких. Всё это грозит... <…> Хорошо, что мать умерла до этого, и как жаль, что сам я не успел умереть. Мучительно всё это, невыносимо».
Три года Сергей Иванович, обладавший к тому времени уже немалым академическим (директор двух академических институтов - Государственного оптического и Физического института АН СССР), да и государственным весом (уполномоченный Государственного Комитета обороны по оптической промышленности), несмотря на все попытки, так и не смог получить достоверной информации о судьбе брата Николая. Только в 1943 году стало известно, что академик Николай Вавилов умер от истощения в тюрьме в Саратове.
Профессор Сергей Павлович Капица в 1990 году очень верно описывает состояние С.И. Вавилова в то время:
«Трагична судьба Н.И. Вавилова, четко предвидевшего результат правления Шариковых и Швондеров разного рода, однако и жизнь его брата С.И. Вавилова была также сложной. Назначенный через три года после гибели брата Президентом Академии наук, Сергей Иванович неизбежно стал свидетелем, если не инструментом разрушения науки, преследования ученых, которому он, как мог, противостоял, связанный в то же время своим положением. Мне памятен рассказ об ужине, на который в дом Вавиловых в районе Арбата неожиданно были приглашены мои родители. Отца поразила абсолютная откровенность, с которой Сергей Иванович говорил о судьбах науки и культуры, о том, что происходит в стране, откровенность тем более удивительная для сдержанного, даже замкнутого человека. Все знали, что большая столовая, где они вчетвером ужинали, прослушивалась. Через несколько дней Сергея Ивановича не стало. Он умер в 1951 году 60 лет от роду, не дожив до Нобелевской премии, которую он получил бы в 1957 году вместе со своим учеником П.А. Черенковым. Открытие и истолкование излучения, которое нам известно как излучение Вавилова - Черенкова».
Тут надо пояснить, что отец С.П. Капицы, академик Петр Леонидович Капица, хотя и хорошо был знаком с С.И. Вавиловым, но взаимной симпатии друг к другу, судя по всему, они не испытывали. Чего стоит, например, одна только запись в дневнике Вавилова от 7 декабря 1941 года: «Ставший придворным академиком Капица рассказывает почтительнейшим голосом о благоволении к Академии в Куйбышеве <В Куйбышеве (ныне - Самара) с 15 октября 1941 года находилось советское правительство>. Странная mixtum compositum. С одной стороны, несомненно остроумный конструктор-физик, оригинально и здорово до конца решающий самые трудные вещи, а с другой - аморальность, бестактность, глупость и наивность. Противоречия-то тут нет, но все же сочетание маловероятное».
Но все это будет немного позже. А пока.
В 1935 году (С.И. Вавилову - 44 года), в командировке в Европе по оптическим делам и в связи с подготовкой 7-томного собрания сочинений Исаака Ньютона в СССР (так и не было осуществлено). Вот некоторые записи.
Про столицу Франции: «Париж совершенно некрасив. Все эти Palais, начиная с Лувра, огромны, роскошны, но ужасно не талантливы. Куда же в архитектурном отношении Парижу до Ленинграда! Но в этой некрасоте - естественность и страшная ловкость. Завидно!»
Про Рим: «Думаю, что здесь легче умирать, чем где-либо, непрерывная вековая линия так ясна».
Про Брюгге: «Здесь можно красиво умереть».
В 48 лет запишет: «Хотелось бы прожить последние годы медленно и мудро».
Особая «статья» - академический быт во время войны в Казани, Йошкар-Оле, Свердловске, куда были эвакуированы академические институты физического и естественнонаучного профиля. В Казани же и в Свердловске - президиум и президент Академии наук СССР… Такой войну мы еще не знали (нам никто про нее так не рассказывал): «... безысходная трагедия живого вещества». Непередаваемо щемящее чувство. И все-таки С.И. удается его выразить. Наверное, потому, что специально к этому не стремится. «Состояние уставшей статуи» - типичная его дневниковая строчка того времени.
Все записи - «Вернулся из Казани» (в Йошкар-Олу, куда был эвакуирован из Ленинграда Государственный оптический институт, в котором директорствовал С.И.); «Собираюсь в Казань, как на танковую битву». Никогда - «Приехал в Казань». По- видимому, академическая обстановка в Казани не располагала к утонченной рефлексии: «Ни одного “философа”, все одни зверьки, интриганы, готовые на что угодно из-за подачек, супов с гусем или премий».
Не щадит никого. Вот, о Горьком, например: «...вековечное толчение воды в ступе». О певце Иване Козловском: «...самый моветонный тенор». О философии вообще: «Одна эстетика».
К своим коллегам-ученым - еще более жесткое отношение. Об академике Отто Шмидте: «“Борода” - самый чувствительный и безинерционный флюгер и термометр...». Об академике Абраме Иоффе: «...старая лиса», «“Христосик” - Иоффе». Опять - о П.Л. Капице: «Стычка с глупым и наглым Капицей в “ньютоновской” комиссии. Человек без всякого чувства истории, зверь-изобретатель»; «Сессия физико-математического отделения прошла шиворот- навыворот. Доклад “Принципы спектрального преобразования света”, к которому я долго готовился, вышел как об стену горох, безо всякой реакции. Жирный каплун Капица - спал, и другие в том же роде». Не щадит, впрочем, и себя: «Оцениваю себя в науке. Совсем мало и слабо. <...> убеждаюсь в собственной бездарности». (Это пишет человек, который не дожил буквально семь лет до своей заслуженной Нобелевской премии).
«Густота» мизантропии зашкаливает: «…соединение меди и всякой дряни в радиоприемнике...». Метеорология и медицина, по Вавилову, - «цыганские науки. Там, где статистика, такие псевдонауки возможны». Про своего любимого героя - наравне с Ньютоном - Леонардо да Винчи: «...осуществленная связь искусства и науки, погубившая то и другое». Такое, кстати, мог сказать (и подметить) только ученый, физик. Недаром, по мнению С.И., естествознание следует рассматривать как «приобретенную способность владеть “космической” системой координат». Наука - биологическое приспособление наряду с глазами, ушами и прочим.
Но... «Натурфилософ в четырех стенах - чепуха, в лучшем случае одна математика». И при этом абсолютно точно отмеченное качественное изменение состояния мировой науки после Второй мировой войны: «В теперешнем состоянии наука совсем не то, что искусство и футбол. Ее роль такая же, как армии. Жутко».
16 декабре 1945 года - характерная запись: «Дома выжимаю из себя статью для агитационной брошюры о науке. Подумать и стать собою некогда. Боюсь каждого звонка, визитера, гостя. Из субъекта стал объектом». Учтите, это пишет человек, который вот уже пять месяцев - президент Академии наук СССР.
Что остается? Память, архивы, книги - «тонкая нить ничтожной вероятности людей сделаться богами. <...> Вот это попадание в архив и есть псевдобессмертие». И, как итог, - «испарение памяти».
Больше всего почему-то поражает одна строчка из дневников С.И. Вавилова. Дата - воскресенье, 9 сентября 1945 года: «Осень. Холодно. Грибы. Читал Лукреция - тоже страшно холодно - это 2000 лет тому назад. Застарелая болезнь».
Вавилов Сергей Иванович (1891-1951)
Дневники, Кн. 2; 1920, 1935-1951 / (Серия Научное наследство; Т. 35: в 2 кн.). Сост. В.В. Вавилова; ред.-сост. Ю.И. Кривоносов; отв. ред. В.М. Орёл. - Москва: «Наука», 2012. 605 с., илл. 24х17 см. Тираж 500 экз.