Запах времени: Книжные истории Алексея Венгерова.

Интервью в рубрике "Мифы и репутация"

Иван Толстой: Московское издательство “Русский раритет” выпустило в свет очередной (уже четвертый по счету) том “Библиохроники”. В книге 700 страниц альбомного формата и называется она “Отечественная война 1812 года” - связанность с нынешним 200-летним юбилеем понятная. Но в отличие от всех юбилейных изданий, да и вообще от всех мировых изданий на эту тему “Библиохроника” посвящена истории книг о 1812-м годе. Это книжная хроника, книжная летопись, но не простая, а уникальная. Как уникально всё, что делают авторы “Библиохроники”. Об их свежих издательских идеях мы еще поговорим, а пока что – к делу.
Я в гостях у одного из авторов и составителей книги московского профессора математики, доктора наук и коллекционера Алексея Венгерова. Алексей Анатольевич, давайте поговорим для начала о самом проекте – многотомном проекте “Библиохроники”. Ведь перед нами том 4-й. А первые три?

Алексей Венгеров: Он был задуман, и нам представляется, что он так и реализуется, в виде проекта исключительно просветительского, не претендующего на классическую научную проработку. В связи с целым рядом обстоятельств, которые были в ХХ веке в русской истории и в начале века, по нашему мнению, культура восприятия прошедших времен в значительной степени угасает. Чтобы ее поддержать и не дать развиться этому тренду, мы задумали и пытаемся реализовать просветительский проект. Что это значит? Что это не книговедение, не история и не литературоведение, и уж, конечно, без всяких претензий на библиографическое исследование. Это все, по нашему замыслу, должно было получаться как сопутствующие фрагменты основной линии просветительского дела, постольку поскольку понятно, что во всех этих томах Книга, с большой буквы, взятая как инструмент для освещения ряда исторических событий, последовательно, в хронологическом порядке происходивших в России, является, прежде всего, культурологическим предметом, это памятник истории. Имеется в виду, что книга переплетена, скажем, в переплет своего времени, первое издание “Руслана и Людмилы” мог держать в руках Александр Сергеевич Пушкин, во второй половине ХХ века книга с автографом Иосифа Бродского могла принадлежать ему, и, безусловно, принадлежала. И так далее. И тогда они начинают пахнуть временем.
Это не только печатные материалы, потому что в дискуссии по поводу будущего книги сейчас очень сильно давление точки зрения, что книга себя изжила. Да, в информационном плане, скорее всего, так и будет. Хотя это только одна из гипотез. Но в плане культурологическом осуществление физической связи времен и закрепление за потомками протянутой руки в сторону предков, для меня это несомненный факт, меня трудно в этом переубедить. Так я сам ощущаю, поскольку это книги моих непосредственных предков, живших на этой земле. Поэтому это просветительский проект, или культурно-просветительский, в котором, в качестве основного предмета, субъекта, через который высвечивается история, взята Книга. Вот такова общая концепция этого проекта.
Когда задается вопрос, по какому принципу отбираются книги, то в первых трех томах самый главный принцип - это отсутствие принципа. Это были книги, которые нравились составителям. Единственное, что было признаком их помещения в этот том, это хронологическое расположение. Прекрасно наш слушатель должен понимать, что книг огромное количество, “имя им – легион”, нет им числа, и мы делаем только репрезентативное представительство, предполагая, что именно эта выборка, как говорят статистки, достаточно ясно рисует картину. Какую бы тему ни взять, в том стиле, в каком мы пишем, то есть в каждой книжке, помимо описания, где мы смогли раздобыть такие признаки как авторство, издательство, судьбу издателя, иногда это удается сделать более расширенно за счет автографов, владельческих надписей и тому подобное, мы понимаем прекрасно, что число таких книг может быть больше в несколько сот раз. Но не это было нашей задачей. Мы такой задачи не ставили. Мы задачу ставили просветительскую, в смысле репрезентативности, чтобы люди понимали, что изменилось в событийном состоянии страны, какие коллизии сопровождали появление той или иной книги, и какова судьба ее создателей на фоне общей истории страны.

Иван Толстой: Обратимся к описанию одного из раритетов. “Русский вестник” на 1812-й год, издаваемый Сергеем Глинкою. Эпиграф на титульном листе:

“Мила нам добра весть о нашей стороне,
Отечества и дым нам сладок и приятен”. Державин.

Воспроизведены титульные листы нескольких номеров журнала, гравированные портреты русских героев – Ивана Сусанина, Ивана Васильевича Хабар Симского, флотского капитана Рикорда, Матвея Платова и Артемия Булатова. Я процитирую кое-что из самой статьи о журнале, чтобы дать представление о манере изложения:

“Журнал “Русский вестник” московский литератор Сергей Николаевич Глинка начал издавать в 1808 году, вскоре после своего возвращения из заграничного похода. Тогда, в 1806-1807 годах, он воевал с Наполеоном бригад-майором Смоленского ополчения (в Духовщинском уезде Смоленской губернии находилось родовое имение Глинок – Сутоки). Чин майора Глинка получил еще в 1800 году при выходе в отставку из гвардии, где он прослужил шесть лет после окончания в 1794 году Сухопутного шляхетного кадетского корпуса. С изданием “Русского вестника” для Глинки, поэта, переводчика и драматурга, открылось новое поприще – общественное.
Название журнала, - продолжают авторы “Библиохроники”, - возникшее из оппозиции к “Вестнику Европы”, редактировавшемуся сначала Н.М.Карамзиным, а затем М.Т.Каченовским, не оставляло сомнений в подчеркнуто патриотической направленности нового издания и по-разному оценивалось современниками. К.Н.Батюшков в письме к Н.И.Гнедичу от 1 ноября 1809 года, рассуждая об истинном и мнимом патриотизме, замечал: “Глинка называет “Вестник” свой русским, как будто пишет в Китае для миссионеров или пекинского архимандрита”. Та же нота недоверия к слишком аффектированной любви издателя ко всему отечественному звучала и в записной книжке Батюшкова 1810-1811 годов: “Его журнал можно назвать политическим”. Он же сам похож на проповедника крестового похода. Тот же девиз и у него, что у Пустынника Петра: Бог, Вера, Отечество”. Репутацию Глинки – глашатая русской старины, который в обычной жизни не отказывался ни от французских соусов, ни от шампанского, ни от бостона, - создавали сатирические стихи и эпиграммы разных авторов, такие как “Видение на брегах Леты” Батюшкова и “Дом сумасшедших” А.Ф.Воейкова., распространявшиеся в многочисленных рукописных списках. Правда, если верить “Запискам” Глинки, тот же Батюшков, встретившись с ним в 1812 году в Нижнем Новгороде, очень извинялся за прежние свои подшучивания над “Русским вестником”, сказав при этом: “Обстоятельства оправдали Вас и Ваше издание”.
11 июля 1812 года Глинка первым записался в московское ополчение, но не покидал Москвы буквально до самого вступления в нее французов. 15 июля в зале дворянского собрания он спонтанно, что называется с места, произнес речь, в которой предрек сдачу и сожжение древней столицы. После этого ошеломившего многих выступлении я оратор-пророк вернулся домой (он жил тогда в Тишинском переулке возле Дорогомиловского моста) и стал ждать ареста. Но все устроилось совершенно иначе. 18 июля он получил орден Святого Владимира IV степени “за любовь к Отечеству, доказанную сочинениями и деяниями” и 300 000 рублей “экстраординарной суммы” на общественные нужды. По распоряжению императора Ф.В.Растопчиным на него была возложена особая миссия: посещая людные места, “успокаивать умы”, “оживлять души добрых граждан”, “внушать им меры осторожности”. Какое-то время Глинка мог воздействовать на “мнение народное” через свой журнал, но с приближением к Москве Наполеона издание “Русского вестника” приостановилось. Уже в виду неприятельских войск Глинка вместе с братьями покинул Москву, чтобы догнать свое семейство, выехавшее чуть раньше, и вернулся назад к началу 1913 года после долгих недель скитаний по российским губерниям.
В “Библиохронике” представлены девять номеров “Русского вестника” за 1812 год (с января по сентябрь, т.е. до сдачи Москвы), переплетенных в три книги. Судя по экслибрисам, штемпелям и пометам, они некогда находились в библиотеке графа А.А.Аракчеева, видимо, в той ее части, которая размещалась в имении Грузино под Новгородом. После смерти Аракчеева в апреле 1834 года его библиотеку перевезли в Санкт-Петербург. Частично она оказалась расхищена и продана на рынках, а оставшиеся книги перешли Новгородскому кадетскому корпусу, основанному графом за месяц до кончины”.

Это была цитата из четвертого тома “Библиохроники”, составленного отцом и сыном Венгеровыми, Алексеем и Верой Невскими.

Мы беседуем с профессором Алексеем Анатольевичем Венгеровым в его московской квартире.

Алексей Венгеров: Существует огромная масса великолепных каталогов. Существует хронологическое расположение книг в некоторых очень хороших и удачных библиографических изданиях, в том числе в России в 19 веке. Сюда можно отнести и Остроглазова, и Геннади, и Губерти, и Семена Афанасьевича Венгерова. Эти описания, будучи великолепными по предметным направлениям, не дают такого представления о событийности, которое сопровождало ту или иную книгу в момент ее появления на свет.

Иван Толстой: А сфера - гуманитарная, прежде всего?

Алексей Венгеров: Ну, конечно, не техническая, и не естественных наук.

Иван Толстой: Хотя естественные науки тоже очень интересно было бы выстроить, а, может, даже и вплети в это хронологическое описание.

Алексей Венгеров: Я с вами согласен, но мы хотели бросить камень в пруд, чтобы разошлись круги, вызвать некий резонанс и желание у людей, дав такой принцип, который для них тоже окажется приемлемым, то есть хронологический принцип расположения субъектов. Можно писать такие вещи на любые темы.

Иван Толстой: Ну, хорошо, история через книгу, как произведение искусства, как уникум, как и тематически тоже какой-то важный элемент. Тем не менее, репертуар может быть больше, а может быть меньше. Чем был ограничен с той и с другой стороны ваш репертуар описания, по минимуму и по максимуму?

Алексей Венгеров: Я сейчас попробую объяснить как можно лаконичнее, хотя не знаю, что получится, какой будет результат этих попыток лаконизма, потому что в двух словах так не скажешь. Вы говорите о принципах, по которым мы это собирали. Прежде всего, мы хотели (я, по крайней мере, так думал, думаю, что и мои соавторы тоже разделяют эту точку зрения, хотя не уверен - у каждого могут быть свои нюансы в этом плане) показать эволюцию страны с помощью книги, потому что она отражает состояние общества на данный момент или подводит некое резюме под предварительной эволюцией, становится артефактом. Вот те книги, которыми мы занимаемся. Потому что к ним могли прикасаться руки владельцев, издателей, и они являются овеществленными свидетелями прошедших времен, из которых мы с вами произрастаем. С одной стороны, Александр Сергеевич называл книги “прощайте, друзья!”, с другой стороны, хорошо известно, что он их часто называл “живыми мертвецами”, в том смысле, что они живут своей жизнью, иногда трагической, иногда счастливой. Это живые существа, которые были свидетелями массы событий - сама по себе книга, сам по себе экземпляр. И именно по этому признаку мы и отбирали эти книги. Тем более, что мы не пользовались услугами фундаментальных библиотек, а пользовались только частными собраниями.

Иван Толстой: Вы сказали, что первые три тома отражали некую хронологию. Скажите, от какого самого раннего срока, до какого самого позднего книги были взяты? Для первых трех томов, а не для того, который сейчас лежит перед нами, не для четвертого, и к которому мы, конечно же, перейдем.

Алексей Венгеров: Первые три тома, поскольку они должны были отражать эволюцию страны, территории через книги, подбирались по хаотическому принципу. Там есть историческая, мемуарная, художественная литература, там есть Герберштейн и Бродский, Олеарий и Жидков.
Как можно здесь установить нечто общее? Собиратель отличается от коллекционера, с моей точки зрения. Коллекционер - это более высокий по вертикали уровень, но он очень страдает, когда у него в том или ином комплекте не хватает какого-то номера или какого-то журнала. Он коллекционирует их, и честь ему и хвала.
Собиратель может допустить отсутствие чего-то, и, как правило, он значительно более разноплановый, то есть его энтропия носит более расплывчатый характер. Мы с сыном собирали библиотеку по принципу хороших книг. Что это такое - мы сами не знаем, критерии могут быть самые разные. Нам представлялось, что интересная книга, во-первых (информационный аспект сейчас уходит), экземплярна, она в идеальном состоянии. Этот набор, если его выстроить в ряд, дает представление о развитии страны. И тут были разбросанные книги. Первая часть проекта называлась “В некотором царстве…”, это фрагмент начала русской сказки, а вторая часть называется “Здесь, под небом своим”.

Иван Толстой: Вы уже начали говорить о четвертом томе?

Алексей Венгеров: Да. Потому что общественность просила перейти не только к тематическим томам, не только к хаотическому набросу, чисто эклектическому, а к тематике. Но название требовало изменения еще и по другой причине. Дело в том, что, задумывая делать том, скажем, по городам России, которые составляли Российскую Империю всего лишь сто лет назад, мы понимали, что в современных условиях мы не можем обойтись без описания книг, посвященных Одессе, Полтаве, Киеву, Харькову... Это все деформировалось в силу произошедших политических и социальных катаклизмов, и мы должны были их как-то объединить под одной крышей. Поэтому появилось такое название “Здесь, под небом своим”. Это не касается тома, о котором мы сейчас будет говорить более подробно, связанного с Отечественной войной 1812 года, но это очень касается, скажем, томов, которые называются “Малые города России”, для того, чтобы они могли все в это прокрустово ложе реформированных границ втиснуться.

Иван Толстой: Эти тома - дело будущего, правда?

Алексей Венгеров: Ближайшего. Потому что тома по детским книжкам и по городам практически сверстаны, их макеты лежат у меня на столе.

Иван Толстой: И там также будут описываться книги, посвященные данной теме, теме данного тома?

Алексей Венгеров: Именно так, и только так. Тома эти будут по объему примерно такими же, как том по Отечественной войне, там будут описаны детские книжки от первых букварей Поликарпова и Бурцева начала 18 века до “Дяди Степы” Михалкова и детских книг конца ХХ века. А города будут описаны по тем имеющимся в нашем распоряжении книгам, которые были посвящены описанию этих городов, часть из которых вообще исчезла с лица земли. И об этом мы тоже пишем в своих очерках, это становится предметом интереса и удовольствия читателя - он читает о тех вещах, которые произошли в непосредственной близости от него. То есть эти тома - тематические.
Это семь томов, они все имеют (такое комическое замечание, может, слушателя это развлечет) разный цвет переплета, потому что все со школьных курсов помнят, что “каждый охотник желает знать, где сидит фазан”. Они будут образовывать в совокупности цвета радуги, разложение белого цвета через призму, и в совокупности образовывать белый цвет. А вот последние три тома являются своеобразным ноу-хау. Дело в том, что мы делаем три последних тома двуязычными, такие билинговые тома: русско-немецкий, русско-английский и русско-французский. Каждый из этих томов содержит 50-60 очерков на тему русско-французских, англо-русских и немецко-русских отношений. Очерки эти выбраны из уже вышедших томов, но расположение рядом параллельных текстов и возможность дать удвоенный иллюстративный материал (скажем, в русском и английском варианте очерков по одной и той же книжке есть возможность дать разный иллюстративный материал), очень сильно привлекает читателя, поскольку всякий человек, по нашему глубочайшему убеждению, в глубине своей - ребенок, и огромное количество информации воспринимает глазами, не считая текста, кончено. Но иллюстративный материал всегда привлекателен. Библиографические издания, как правило, страдали отсутствием иллюстраций, тем более, в цвете. Это непреложный факт. Хотя они были очень полноценно и грамотно, с научной точки зрения, сделаны.

Иван Толстой: Не могу не спросить вас о высочайшем полиграфическом качестве уже вышедших томов. Как вы этого добиваетесь, что в основе положено, где печатаются книги кто технолог, за этим следящий, как все это делается?

Алексей Венгеров: После подготовки макетов в виде, приемлемом для типографской работы, мы их отдаем на откуп издательству под названием “Русский раритет”, которое возглавляет Николай Андреевич Гандрабур. И будем продолжать отдавать все оставшиеся тома для печати, потому что одно из важнейших требований, которое я согласовал с коллективом, что эти тома, несмотря на то, что они будут делаться в общей сложности около 20 лет (сейчас уже прошло 12, но надеемся, что по истечении 2013 года выйдет, по крайней мере, шесть томов, включая по детям и городам)… Тома затем поступают в типографский комплекс Агентства печати “Новости”, которым непосредственно руководит Светлана Васильевна Иванова, человек замечательный, которые обеспечивают такой уровень полиграфии. Возможно, что кто-то из профессиональных книгоиздателей сделает нам замечание, что здесь несколько отстающая от современных верстка, компоновка, изображение текста, и так далее. Да, такие замечания в наш адрес делались, да, мы в чем-то консервативны. Но это обеспечивает стабильность внешнего и внутреннего облика книг, что для меня чрезвычайно важно. Потому что, скажем, были варианты печатать и проводить редакционные циклы, например, корректуру, редактуру в других издательствах. Мы на это не пошли для того, чтобы сохранить идентичность первого вышедшего тома и всех остальных томов. Именно поэтому то, что сделано на передней крышке переплета, остается совершенно стабильным. Это инсценировка на базе мотивов Фаворского, это форзацы, на которых изображены книги, которые помещены в этом томе. Таким образом, человек сразу попадает в эту среду. Это тоже была одна из задумок. И мы на томе с Наполеоном помещаем фотографии близких нам людей. Пока в четвертом томе помещена внучка одного из авторов, ее сопровождает текст, а на детском томе мы предлагаем разместить детей всех участников проекта, потому что книги-то мы пишем для них, не для себя, с точки зрения возрастных категорий. Даже не для моего сына, потому что он перевалил через свое 40-летие. И если мы сделаем эту серию по-настоящему, если мы правильно себя поведем как родители и прародители по отношению к внукам, они будут интересоваться этими книгами. Мы меньше всего их делаем для себя, с точки зрения читательского интереса. Вся надежда на то, что эти книги их заинтересуют, потому что если это не сохранится, мы будем считать, что задача не выполнена.

Иван Толстой: Алексей Анатольевич, давайте раскроем этот том и перейдем к его содержанию.

Алексей Венгеров: Итак, первый из тематических томов под названием “Здесь, под небом своим”, посвящен Отечественной войне 1812 года. Период, который он охватывает - с 1789 по 1985 год. Чтобы был понятен диапазон книг, первая книга, которая здесь помещена и описана, это книга под названием “Париж в мелкой живописи”, вышедшая в России в 1789 году. Как известно, в этом году пала Бастилия, штурмом был взят Тюильри, и никому не известный раньше человек по фамилии Наполеон Бонапарт впервые попал в Париж, наблюдал все эти картины французской жизни. Именно этому посвящена эта книга. Но, что любопытно - она уже в этом году была переведена на русский язык. Насколько во время Екатерины отслеживались события по ту сторону границы! Это очень характерное явление. Именно в этом году. Событийно это именно так. И знаково. Это было важно для России. И, кстати, книга эта посвящена “его превосходительству Николаю Петровичу Архарову, господину генерал-поручику, правящему должность генерал-губернатора Тверского”.
Издана она в Москве. А надо сказать, что все книги, изданные до 1812 года, в непосредственной близости к 1812 году, когда они не успели еще расползтись из Москвы, сегодня представляют особую библиографическую редкость, потому что пожар Москвы погубил очень многие библиотеки, не считая последующих пожаров, которые касались других мест. Но Москва, как известно, в значительной степени сгорела. Потому что очень часто люди плохо себе представляют, что по сути дела Москва 1812 года ограничивалась рамками нынешнего Бульварного кольца, даже не Садового, а Бульварного, потому что хоть Замоскворечье - это формально Москва, но речь идет о центральной части, и она-то наибольшим образом пострадала. Поэтому все книги, на которых написано “Москва”, и чем ближе к 1812 году, тем страшнее с точки зрения участи книг. Поэтому эту книжку мы считаем знаковой.

Иван Толстой: А последняя, верхняя дата – 1985-й? Почему такой?

Алексей Венгеров: Потому что в этом году вышло последнее произведение Булата Шалвовича Окуджавы, которое называется “Свидание с Бонапартом”. Кстати, именно оттуда взят такой пацифистский эпиграф, который гласит следующее: “Но стоит ли иметь много детей, если сыновья рождаются в киверах и лосинах, а девочки с личиками вдов?” Это написано в книге Булата Шалвовича, вполне апологетического автора. Это последняя книжка, не считая приложений, потому что мы здесь сделали много приложений. Вот такая логика.

Иван Толстой: Но на вашем столе не только книжка, посвященная бедствиям, причиненным “корсиканским чудовищем”, но и само “корсиканское чудовище”. Причем, эта фаянсовая фигурка сидит на впечатляющем барабане, руки скрещены на груди, но почему-то в голове у него дыра. Алексей Анатольевич, ради бога, объясните, что это за симпатичная “штучка с ручкой”, потому что сзади, вместо ранца, у Наполеона почему-то ручка для хватания. Что это за предмет?

Алексей Венгеров: По нашему разумению, дырка в голове - отнюдь не свидетельство классической дырки, через которую выпускался пар или, что еще страшнее, этот образ был подмечен у Зощенко и у Булгакова, через который выпускался пар разума. Это, безусловно, гениальный полководец, он все-таки завоевал 14 стран, и нужно отдать справедливость его полководческому искусству, об этом написано в предисловии к книге. Просто в Англии, которая постоянно находилась в конфликтных отношениях с французами, не только в эпоху Наполеона, очень саркастически и с большим юмором относились к своему недругу или, по крайней мере, не союзнику. В данном случае он - недруг, потому что Наполеон фактически властвовал в это время на континенте. Эта фигурка сделана как пинта пива, ее объем как раз равен пинте, эта дыра переназначена для того, чтобы туда наливать это пиво, а его треуголка сделана достаточно удобной для питья. Поэтому это кружка английского производства 1804 года, как раз в том самом году, когда Его Величество Наполеон Бонапарт сделал 12 мая самопровозглашение в замке Сент-Клу, а короновался в декабре того же года в Нотр-Даме, в самом Париже. И, кстати говоря, мостик перекидывается сегодня – Нотр-Дам спешно был отреставрирован, потому что после Варфоломеевской ночи он стоял в запустении, а он был к этому моменту отреставрирован, там была торжественно проведена коронация новопровозглашенного императора. Учитывая весь трагикомизм этой ситуации, англичане сделали такую фигурку. Мы с большим удовольствием поместили ее изображение.

Иван Толстой: Еще одна цитата из “Библиохроники”. Статья посвящена двум книга Дмитрия Мережковского – “Было и будет. Дневник 1910-1914“ (издание 1915 года) и книжка, написанная уже в эмиграции по-французски, - “Наполеон-человек” (1929 года). Цитирую некоторые фрагменты:

“Не генерал, не консул не император, а человек, l’homme, называл его простой народ Франции. И если в этом названии есть правда, если мера Наполеона - мера человеческая, то уж во всяком случае, не христианская, понимая христианство в смысле данном, историческом, в смысле церковного догмата, церковной святости.
15 августа 1947 года Вера Николаевна Муромцева-Бунина записала в свой дневник: “День рождения Наполеона и Мережковского. Может быть, Дмитрий Сергеевич и любит так Наполеона, что они родились в один день”. И хотя Вера Николаевна немного ошиблась в датах, так как Мережковский родился 14, а Наполеон 15 августа, она была права в том, что образ Наполеона сопутствовал писателю всю жизнь. Впервые в своем творчестве Мережковский обратился к наполеоновской теме в книге “Лев Толстой и Достоевский”, печатавшейся журналом “Мир искусства” в 1900-1901 годах и вышедший отдельным двухтомным изданием в 1902 году.
Тогда он писал: “Ни одной черты трагической, возбуждающей жалость или ужас в судьбе, в личности толстовского Наполеона. Весь он маленький, плоский, пошлый, комический, или должен был, по замыслу художника, быть комическим. Ходульная напыщенность или приторная, во вкусе бульварных французских мелодрам, чувствительность вместо чувства. Лев Толстой, в сущности, вовсе не определяет, не разлагает личности Наполеона, а только уничтожает ее. Да, именно нарочно, искусственно собраны в этом Наполеоне все черты антигероя. Лев Толстой не исследует, не изображает, а просто раздевает, и по голому телу, которое оказывается вовсе не “бронзою”, по живому человеческому телу, “человеческому мясу” подвергает “исправительному наказанию” этого “полубога”. “Смотрите, чему вы верили! Вот он!”. И, в конце концов, остается от Наполеона не маленький, но все же возможный, реальный человек, не гадкое и жалкое, но все же живое лицо, а пустота, ничто, какое-то серое, мутное, расплывающееся пятно. Лев Толстой раздавил Наполеона, как насекомое, так что от него – “только мокренько”.
Но это - только один из двух поединков. Другой, более страшный для Наполеона, дан был ему в произведении столь же великом и не случайно созданном одновременно с “Войной и миром”, в “Преступлении и наказании” Достоевского.
Если мы отделаемся от “боязни эстетики”, то не признаем ли, что первая, так сказать, математическая исходная точка нравственного движения Наполеона и Раскольникова - одна и та же? Оба вышли из одинакового ничтожества: маленький корсиканец, выброшенный на улицы Парижа, пришелец без рода, без племени, Бонапарт - такой же никому не ведомый прохожий, молодой человек, “вышедший однажды под вечер из своей коморки”, как студент петербургского университета Родион Раскольников. “Один против всех. Умри я завтра, и ничего от меня не останется” - вот первое ощущение обоих.
И мечта этой “дрожащей твари” сделаться “властелином” - такая же сумасшедшая мечта, как бы мания величия, у Наполеона, как у Раскольникова: отвезут в больницу, наденут горячечную рубаху - и кончено”.
Уехав из советской России во Францию, Мережковский вновь оказался перед необходимостью писать о Наполеоне.
Именно французского императора он избрал в герои очередного историко-философского романа, продолжившего серию, куда уже вошли “Рождение богов. Тутанхамон на Крите” и “Мессия”. Вероятно, одним из самых объективных разборов книги Мережковского о Наполеоне следует считать аналитическую записку эксперта Нобелевского комитета, профессора-слависта Антона Карлгрена. Как известно, Мережковский 10 раз выдвигался на Нобелевскую премию - дважды в России, в 1914 и 15 годах, и восемь раз в эмиграции - в период с 1930 по 37 год. Готовя отчет о творчестве Мережковского для Нобелевского комитета, Карлгрен дал подробную характеристику дилогии о Наполеоне. Он писал:
“Его работа о Наполеоне делится на два части, жизнь Наполеона и Наполеон-человек. Две части, которые он, сам себе оказывая медвежью услугу, объединяет в одно целое. Факты, цитаты, описания, мнения преподнесены часто теми же словами в двух разных частях, целые страницы во второй части оказываются практически перепечаткой страниц из первой части. Две части так сложены одна с другой, что их можно раскладывать по своему усмотрению: русское (вышедшее в Белграде) издание составлено из характеристики в качестве первой части, биографии в качестве второй, в немецком издании – наоборот”.
При этом рецензент Карлгрен высоко оценивает труд в целом:
“Это лучшая среди работ Мережковского, это мозаика, составленная из трудно подгоняемого, совсем разнородного сырья, которое ему удается сплавить воедино, но зато он охотно извлекает кусочки смальты из этого богатого материала и обрабатывает их. И он получает из ингредиентов, чья неподатливость давно хорошо известна, произведение необычайно новое и свежее. И к своему собственному удивлению позволяешь себе увлечься этим захватывающим романом. В целом пленительный - при всех спорных описаниях, которыми в наше время уже пресытились - он обладает неотразимым очарованием”.

В “Библиохронике” представлено отдельное французское издание первой части дилогии Мережковского “Наполеон-человек”, осуществленное в 1929 году парижским издательским домом “Calmann Lévy” в переводе Мишеля Дюмениля де Грамона, высокопоставленного государственного чиновника, крупного специалиста в области финансов, видного деятеля Социалистической партии, популярного литератора, известного масона и, в то же время, одного из лучших переводчиков с русского, благодаря которому читатели Франции и других франкоговорящих государств на протяжении нескольких десятилетий имели возможность знакомиться с произведениями четырех любимых писателей Дюмениля де Грамона: Максима Горького, Алексея Толстого, Ивана Бунина и Дмитрия Мережковского. В СССР книга, где тень Наполеона охраняет святую Европу от красного дьявола, была запрещена и не издавалась до 1992 года”.

Алексей Анатольевич, не могу не спросить: к чему ваша собственная душа лежит, какие книжки потрафили душе вашей из тех, которые описаны в этом томе? Расскажите какие-нибудь истории.

Алексей Венгеров: Расскажу или, вернее, постараюсь. Прежде всего, это книги, которые содержат серьезный изобразительный ряд. Вот если мы возьмем позицию под номером 28, это альбом гравюр, раскрашенных от руки, который мы привезли с собой из Парижа. Кстати, в последние 20 лет существует такая тенденция, особенно в 90-е годы, как можно больше книг вернуть в Россию из тех, что самыми разными путями попали туда. Вот один из таких альбомов, который был собран, видимо, кем-то, не знаем, кем, где есть изображения на раскрашенных гравюрах всех союзных армий, которые вошли в Париж, включая, естественно, русскую армию, на которых хорошо видно, как выглядел казак, как выглядел ополченец, как выглядели составные части русской армии, не говоря о пруссаках, австрияках, армии Пруссии, армии австрийской, армии английской, и так далее. Эти вещи дают почувствовать дух времени. Но если они еще к тому же сопровождаются таким серьезным исследовательским очерком, и написан этот очерк, с нашей точки зрения, достаточно живым языком… Потому что в скобках можно сказать, что нам не давали покоя книги советского автора Перельмана, по сути дела, единственного автора в ХХ веке, который писал занимательные предметы. Всем памятны выходившие в 40-х годах “Занимательная арифметика”, “Занимательная алгебра”, “Занимательная физика”…

Иван Толстой: Да еще и раньше, до войны выходили.

Алексей Венгеров: … “Занимательная астрономия”. И раньше, до войны они выходили, совершенно верно, которые, в общем, по факту, как показывает мой жизненный опыт, повлияли на очень многие судьбы с точки зрения выбора специальности, направления своей деятельности и интересов. Потому что для детей подросткового возраста книжки занимательного характера, которые свидетельствуют о глубоком знании предмета… Как известно, Самуил Яковлевич Маршак говорил, что для детей нужно писать так же, как для взрослых, только лучше. А академик Харкевич говорил, что для того, чтобы написать алгебру Киселева, нужно намного глубже проникнуть в предмет, чем чтобы писать фолианты по различным разделам математической науки. Он был абсолютно прав. И в этом смысле мы старались сделать так, чтобы для людей это была занимательная история, занимательная библиография в самом высоком понимании слова занимательность. Не развлекательность. И тогда мы думаем, что мы достигли своей цели.
Я хотел бы, чтобы мы обратили внимание на два момента, которые есть в этом томе, в качестве новации. Во-первых, здесь присутствуют, так называемые, “окна”. Их здесь 20 штук. Что это такое? В свое время мне удалось привести из Германии 109 гравюр на эту тему - взятие Пруссии, взятие Польши… Короче говоря, Наполениада. Предельная дата изготовления которых, по-моему, датируется 1825 годом. И мы их вставили между описаниями книг в виде окон, дав подробнейшее описание изображенного на них. Поэтому здесь, например, в окне № 7 как раз изображено…

Иван Толстой: “Провозглашение Наполеона Бонапарта императором Франции в замке Сент-Клу 18 мая 1804 года”.

Алексей Венгеров: И тогда понятна связь времен. И изображение внучки там понятно.

Иван Толстой: Конечно. Она как раз около замка Сен-Клу.

Алексей Венгеров: Итого, получается около 20 окон, в которых описано около 50 гравюр. Кроме того, в книге сделаны приложения, которые позволяют резко усилить впечатление от иллюстративного материала. В частности, в приложении №2 показано письмо Нессельроде с очень экзотической историей: именно по этому письму граф Орлов, который сидел в Париже в ночь с 30 на 31 марта 1814 года, практически заставил французов капитулировать. Потому что здесь письмо с изложением ультиматума за подписью Нессельроде. Это вся концепция Александра I, который находился в это время в 40 километрах в Бонди, такой французский городок, пригород Парижа, благополучно спал и ждал, пока ему принесут ключи от Парижа на условиях его ультиматума.

Иван Толстой: Наш разговор с Алексеем Анатольевичем Венгеровым продолжался еще долго, после того, как завершилась запись. Я могу с полной уверенностью сказать, что сделанное отцом и сыном Венгеровыми и четой Невских – это несомненное явление в русской культуре. Мало того, что это отличный хронологический справочник, но это еще и литературная, наполеоновская, библиофильская энциклопедия, в которой иллюстрации и многочисленны, и уместны, и щедры и ориентированы на саму книгу как на произведение оформительского, типографского и переплетного искусства. Это труд историков, собирателей, конессеров.
Эту книгу, как и предыдущие тома “Библиохроники”, - и тут я обращаюсь к издателям, - нужно тиражировать, распространять, пусть на бумаге подешевле, пусть в переплете попроще, но тиражировать, распространять по школам, университетам, по библиотекам и музеям страны и мира. Сколько можно говорить о патриотическом воспитании? Вот куда нужно вложить финансы – в историю, в красоту, в интеллектуальное удовольствие.
Мы как-нибудь поговорим еще с профессором Венгеровым о его замыслах. Я знаю, что он пишет книгу воспоминаний, и снова это будет неожиданная форма, познавательный срез эпохи, 80 лет культурного слоя. Алексей Анатольевич, как библиофил с 40-летним стажем, я снимаю шляпу перед Вашими замыслами.

(Ссылка на источник)