Хронология сама по себе – наука
Корреспондент Независимой газеты беседует с Алексеем Венгеровым
– Алексей Анатольевич, вам не кажется, что существует некоторая закономерность: многие ученые, в том числе и великие – Аристотель, Ньютон, Дарвин, Менделеев и т.д., – все они отдавали дань такому увлечению, как коллекционирование, собирательство коллекций чего угодно? Может быть, здесь «зашита» некая особенность мышления ученого – схватить мир в системе?
– С моей точки зрения, вы очень правильно поднимаете вопрос. Это где-то в подкорке сидит у размышляющих людей.
Ситуация складывается таким образом. В соответствии с диалектическими законами всегда хочется иметь не флюсоподобное, одностороннее развитие – хотя это тоже можно всячески приветствовать, потому что, если человек абсолютно предан своему делу, он становится высочайшего уровня профессионалом, – но всегда хочется понять мир в целом. Я об этом часто думал. В той проблеме, о которой вы говорите, есть несколько составляющих, на мой взгляд.
Один аспект заключается в том, что действительно человеку изначально хочется видеть все в системе. Забраться однажды на гору и наблюдать – что там происходит в долине. Сочетание в одном человеке многих направлений и интересов – это не единичные примеры в истории науки и техники. В конце концов, булева алгебра, на основе которой спустя два века была построена вся вычислительная техника, была придумана людьми монашеского звания. Но тут есть один тонкий нюанс.
Дело в том, что в двадцатом веке со всей явью проявилось следующее. Из сферы технической, достаточно высокого интеллектуального уровня, которая базировалась на фундаментальных исследованиях, в гуманитарную сферу пришло довольно много народу – сценаристы, кинорежиссеры, писатели… Скажем, вместе со мной в Московском авиационном институте учился будущий кинорежиссер Элем Климов. Или еще одна выпускница МАИ – Майя Кристалинская… Но вот обратно, то есть в естественнонаучную сферу из гуманитарной, не пришел практически никто. Это – полупроводниковая, если можно так сказать, система, в которой идет движение в одну сторону. Это – улица с односторонним движением. Почему?
Потому что у людей, связанных с математикой, с физикой, с фундаментальными естественными науками, немного по-другому скроены мозги. Они значительно лучше способны видеть и замечать аналогии в смежных или даже, казалось бы, абсолютно не связанных между собой явлениях. Недаром в двадцатом веке вплотную к ньютоновской физике, органической и неорганической химии встали так называемые комбинированные науки: радиофизика, физическая химия, химическая физика, математическая лингвистика… При этом люди, создававшие эти, на меже, отрасли науки, необязательно должны были быть выдающимися лингвистами и выдающимися математиками. Они просто увидели общность между двумя сферами человеческих интересов.
Или другой яркий пример – академик Борис Раушенбах. Выдающийся физик, прекрасно разбиравшийся в иконописи, в ортодоксальной живописи, в теории живописной перспективы.
Вот эта способность, которая позволяет увидеть, казалось бы, далеко отстоящие друг от друга сферы, на самом деле, по моим наблюдениям, дана только «технарям».
Поэтому, возвращаясь к вашему вопросу, с которого вы начали, коллекционирование можно определить как многофункциональную задачу, стоящую перед размышляющим человеком. Это очевидно.
В этом есть красивая аналогия с биологическими постулатами. Вы одной рукой поднимаете гантель, рука устает. Вы кладете эту гантель, начинаете поднимать другой рукой; но та рука, которая до этого трудилась, отдыхает быстрее. Кислородный обмен происходит быстрее. Поиск поля, на котором вы можете отдохнуть от своей основной деятельности, он не только полезен, он необходим человеку, если вы хотите более эффективно работать.
Вот шахматы. Это единственная игра, которая сохранилась в течение нескольких тысячелетий, и это единственная игра, в которой кроме психологического фактора почти исключен его величество Случай, ибо поле шахматной игры видно обоим противникам полностью. В отличие от преферанса, где есть прикуп, в отличие от домино, где костяшки закрываются. В шахматах вы видите всё. Кстати, шахматы из всех игр, на мой взгляд, являются единственной полноценной моделью жизни; «пожертвовать пешкой для выигрыша темпа» – это типично жизненная ситуация, совершенно не связанная с шахматами. Это игра расчета.
Почему ЭВМ начали обыгрывать шахматистов любого уровня? Потому что машины вышли на невероятный уровень памяти и быстродействия. Мы почти стоим на грани создания полноценного искусственного интеллекта. И тем не менее Анатолий Евгеньевич Карпов, 12-й чемпион мира по шахматам, – известный филателист. Это типичный пример. Ведь он же посвятил свою жизнь шахматам, то есть деятельности в сфере то ли искусства, то ли спорта, то ли точных расчетов, которые очень близки математике. Или тому, и другому, и третьему вместе взятым. Кстати, многие выдающиеся ученые были замечательными шахматистами: Дмитрий Менделеев или русский математик Андрей Марков.
Еще один пример – появление такой сферы деятельности, как биоинженерия. Еще немного – и вы будете управлять и разумом, и кровеносной системой, и даже своими воспоминаниями.
– Тут возникает вопрос футурологический: какова судьба бумажной книги? Каковы последствия (позитивные или негативные) массового перехода на «цифру»? По данным последних социологических опросов (компания PocketBook), в России только 15 процентов людей продолжают читать бумажные книги.
– Я полагаю – в порядке полуутопической гипотезы, – что в связи с заменой информационных носителей, наверное, недалеко то время, когда «текст» в мозг можно будет доставлять не через зрительный анализатор, а путем, например, внутривенной или даже внутримышечной инъекции специальным образом подобранных химических соединений. По крайней мере, в современных антиутопиях (у писателя Владимира Сорокина, скажем) такой вариант уже рассматривается.
Глаз – это всего лишь механизм, хотя и чрезвычайно тонкий и точный, передающий сигнал в мозг. А уже мозг преобразует этот сигнал в семантику и «картинку». Относится это и к процессу чтения. В таком случае принципиально ничто нам не мешает представить ситуацию, когда этот сигнал в мозг можно будет доставлять с помощью совсем других механизмов. Например, с помощью молекул специальным образом подобранных веществ, буквально – через инъекцию в кровь. Представьте себе: шприц с набором молекул, кодирующих текст «Капитанской дочки»…
Стало быть, отсюда я могу прийти к любому техновыводу: а зачем использовать нагруженный глаз, если можно использовать внутримышечные инъекции со шприцем, на котором будет написано, например, «Анна Каренина»? И она (естественно, информация, а не Анна) точно попадет в те «адреса», которые ждут ее.
Прожив три-четыре тысячелетия своей истории при глиняных табличках, папирусе, бумаге (сначала тряпичной, потом – целлюлозной) и нагружая всей этой информацией глазное дно, мы, люди, вышли на предел его пропускной способности. Притом что пока используем лишь малую толику потенциальных возможностей полушарий мозга для восприятия, запоминания и обработки информации. То есть из 1800 граммов мозга у мужской особи используется 100–200. Максимум! Все остальное – свободно.
– Картинка, с одной стороны, завораживающая; с другой – жутковатая: укололся – и можешь смело говорить, что ты «прочитал» «Анну Каренину»…
– Жутковатая. Но все дело в том, что именно понимать под словом «прочитал». Сам процесс чтения – это тяжелейший труд. Вы должны некие символы сложить в логическую цепочку, которая потом превращается в семантический смысл, который передается в мозг и оседает в определенных его отделах. Которые, в свою очередь, генерируют бесконечный ряд ассоциаций.
Такая сложная цепочка при возрастающем потоке информации, который обрушивается на человека, лимитирует его «пропускную» возможность. Человек неизбежно будет искать другие пути получения и усвоения этой информации. Эразм Роттердамский в свое время писал, что все на свете имеет свой предел, кроме человеческой глупости. Но я предполагаю, что и разум человеческий не имеет предела. И куда этот разум выведет человечество – никто не знает.
– Итак, перспектива бумажной книги – достаточно мрачная?
– Книги, даже утеряв информационную составляющую, с моей точки зрения, на долгое время останутся прежде всего необходимым для человека как личности артефактом…
– Вещью…
– Это не вещь. Слово «вещь» здесь не подходит. Речь идет о субстанции, которая связывает вас с прошедшими временами, с конкретными персонами. Представьте себе на секунду, что вы держите в руках первое издание поэмы «Руслан и Людмила». Можно допустить, что его держал в руках Александр Сергеевич? Безусловно! Тираж – 1200 экземпляров. Нет на нем маргиналий, нет дарственной надписи автора своему другу Дельвигу. Тем не менее есть вполне реальное предположение, что этот экземпляр мог – по крайней мере теоретически – держать в руках автор. Точно так же, как и единственная изданная при жизни Дельвига его собственная книжка – ее мог уважаемый барон держать в руках.
Для меня это означает связь с моими предками, жившими на этой земле. То есть с той землей, на которой я родился и вырос. И это не должно восприниматься как чрезмерный пафос; это должно звучать естественно. Внутренняя, органическая привязанность к своим корням, она, мне кажется, у человека неистребима.
– Да, действительно, часто попадаются сравнения книги не с вещью, а с некоторым генератором памяти. То есть книгу сравнивают с механизмом, наделенным чуть ли не психикой.
– В какой-то мере – да. Книжки, которые мне в детстве читали бабушка и мама, до сих пор у меня хранятся. Они давно потеряли смысловую нагрузку с точки зрения содержания. Я могу их сегодня прочитать напечатанными на хорошей бумаге, красивым шрифтом, в современном правописании… И все это будет иметь свои преимущества для облегчения чтения. Но… Ничто не может заменить мне запах моих старых детских книжек, как и запах котлет, которые готовила моя мама.
– Но как раз со всеми прелестями цифровой революции – электронными чернилами, букридерами, смартфонами – это все уходит. Кроме голой семантики, у человека ничего не остается в памяти.
– Вы совершенно правы. И в этом негативная сторона этих новшеств, пришествие которых мы с вами остановить не можем. И не нужно их останавливать. А нужно сделать так, чтобы они работали нам на пользу. Никто же не призывает к тому, чтобы вернуться к телефонному аппарату с крутящейся ручкой или с дисковым набором. Никто не призывает к возвращению к гужевому транспорту, при всей ностальгической прелести запаха лошадиного навоза.
Технические и технологические методы быстрого поглощения информации надо поставить нам на службу. А книжка должна пройти через жизнь человека и остаться в цепи некоторого набора… Именно поэтому и делаются «Библиохроники». Это методология: через книги показать историю.
– А еще вы говорили, что «хронология сама по себе – это оружие». Что вы имеете в виду?
– Еще 50 лет назад в каждой избе, в каждой деревушке, в каждом доме можно было увидеть на стене фотографии мам, пап, бабушек, дедушек – предков. Сейчас такое вы очень редко увидите. В связи с этим процессом угасания ощущения прошлого своей страны, своих непосредственных предков нужно изобретать «оружие», которое позволило бы нормальному человеку не утерять связи с прошедшими временами. Вот что я и имею в виду. И таким «оружием» может являться хронология.
Дело в том, что хроника дает развертку и протяженность во времени, возможность посмотреть, как сейчас говорят, на тренды, которые ведь куда-то устремлены. Это отнюдь не банальная истина: для того чтобы понять, что произойдет завтра, надо постоянно заглядывать в прошлое. Вы не обязательно на 100% угадаете направление вектора и тем более его величину. Но если говорить о том, что каждый для себя будет оценивать вектор по замечательной китайской формуле – «прежде чем войти, подумай, как выйти», – тогда любая хроника дает вам возможность рассмотреть тенденции развития.
– В вашем проекте «Библиохроника» уже вышло две серии по три грандиозных – иного слова просто не подберу! – тома. Прекрасно изданные, с высококачественной печатью и цветоделением, одетые в разноцветные массивные переплеты книги. Сейчас идет работа над еще одним томом. На ваш взгляд, «Библиохроника» – это просто оригинальная форма или новый жанр?
– Практически, как это ни странно, библиохроник не существовало до сих пор. На мой взгляд, «Библиохроника» должна убить очень много просветительских зайцев.
Один из них – это собственно просвещение. Небольшие тексты современный читатель еще может читать (воспринимать). Обширный иллюстративный материал – это тоже преимущество.
– Хотя, замечу, многие иллюстрации, книжные переплеты и обложки в ней воспроизведены в натуральную величину…
– Да, тогда читатель лучше понимает, какого реально книга формата, какого цвета, каковы особенности ее издательской и жизненной судьбы.
Конечно, здесь очень много зависит от того, в какой атмосфере вы воспитывались. Тут нельзя сбрасывать со счетов тот базис, который вам дает семья на начальном этапе вашей жизни. Или школа, где вам попадется хотя бы парочка замечательных педагогов. В автоматике известны системы с положительной обратной связью. Здесь работает типичная система с положительной обратной связью. То есть вы начинаете получать пятерки, потому что хороший учитель; а хороший учитель потому, что вы начинаете получать пятерки. Вам нравится предмет – и вы успеваете (в смысле оценок); вы успеваете – и вам нравится предмет.
Это система раскручивания почти по спирали с положительным трендом, она может возникнуть, только если вам с детства прививается любовь к этому предмету. Как ни высокопарно это звучит – «любовь». Вы должны умудриться, как это ни парадоксально звучит, любить предмет, в данном случае – любить книгу. Без этого ничего не выйдет. Если вы книжку воспринимаете как обязательную нагрузку, то вы при первой возможности, как и любое другое занятие, ее оставите.
– А когда вы в 2000 году приступали к этому проекту – «Библиохроника», что было для вас импульсом, помимо просветительской функции: интересное историческое исследование или вами двигала страсть библиофила?
– Ни то, ни другое. Обычно коллекционеры с моим стажем пытаются составить нечто вроде описей или библиографического описания своего собрания. Меня это никогда не привлекало. Просто перечень моих книг, даже компетентно составленный, оставшимся после меня людям ничего не добавит. Неиллюстративное описание меня никогда не привлекало.
Я всегда представлял дело так, что в моей сравнительно небольшой по численности библиотеке можно построить хронологические ряды, которые дадут дополнительный импульс к пониманию, что же такое российская история, что же такое российская книга на фоне этой истории (или российская книга как порождение российской истории).
Чем интересовались наши прапрадедушки и бабушки, какими книжками они зачитывались; какие книги лежали на столе у того или иного государя или у простого земского врача – вот это для меня было важно и интересно. И это, конечно, пришло из… техники. Если функция раскладывается в ряд, то вы понимаете удельный вес каждого из членов этого разложения. Это ощущение и двигало мной и моими коллегами, с которыми мы взялись за осуществление замысла.
– И как ваши коллеги оценивают этот проект: замечательный артефакт или серьезное историческое исследование?
– Историческим исследованием я бы это не назвал. Но несколько прямых, прагматических задач этот проект начал, безусловно, решать.
Во-первых, это познавательный аспект. Это не энциклопедия. Здесь ни по одной книжке нет исчерпывающих сведений. Мало того, подборка книг репрезентативна, и только. Только то, что мне нравится. Это единственный и окончательный, и безоговорочный критерий. Если мне говорят: почему нет той или иной книги? – я отвечаю: «Господа, делайте сами». Вот вам «метода», жанр открыт. Проводите, господа, исследования, пишите обо всех интригах и коллизиях, которые сопровождали появление той или иной книги. Это будет значительно интереснее читателю, чем перетолковывать содержание самой книги. И тогда, возможно, читатель увлечется и самой книгой. «Библиохроника» не книговедение и тем более не литературоведение.
Очень смешной, боковой результат, хотя его можно было ожидать. Современные книжные, букинистические и антикварные аукционы с удовольствием используют тексты из «Библиохроники» для описания книг в своих каталогах. И Sotheby’s, и Christie’s, и наши аукционы.
Третий прагматический результат – помощь людям, занимающимся библиофильством или книжным делом вообще. Это и собиратели, и книгопродавцы, и руководители библиотек, и музейные работники. Они извлекают из «Библиохроник» абсолютно практическую информацию. А что касается студентов, то фактически любой сюжет может служить зацепкой для курсовой или дипломной работы. Эти люди невольно могут увлечься, их может занять та или иная история, и они наверняка могут расширить круг сведений, описанных в «Библиохронике», и пойти дальше. Это естественный процесс.
Я бы делал библиохроники по бесконечному количеству тем. Представьте себе совершенно не тронутые пласты: «Последняя книга писателя», «Женщины в России», «Войны России», «История географических открытий», «История техники» и так далее – до бесконечности. И все это наша история – через книги, изданные в России.
(Ссылка на источник)