Большой, красивый, очень талантливый, сильно пьющий и невероятно одинокий человек - таким вспоминают Сергея Довлатова те, кто оказывался рядом с ним на различных этапах его жизненного пути. Он прожил сорок восемь лет - до сорок девятого дня рождения не дотянул неделю.
Родился в эвакуации - в Уфе. Умер в эмиграции - в Нью-Йорке. А между - средняя школа, полтора курса филфака Ленинградского университета, откуда был отчислен за неуспеваемость, армейская служба во внутренних войсках, где ему пришлось охранять исправительные колонии в Республике Коми, возвращение в Ленинград, тщетные попытки напечататься в официальных изданиях, работа в заводских многотиражках, три года журналистской жизни в Таллине, снова Ленинград, публикации в самиздате, в 1978 году - вынужденный отъезд из России и, наконец, двенадцать лет напряжённого писательского труда за океаном.
Именно там и тогда вышли все его книги. Их было шестнадцать. Среди них - ставшие «визитными карточками» писателя: «Компромисс» (1981), «Зона» (1982), «Заповедник» (1983), «Наши» (1983), «Ремесло» (1985), «Чемодан» (1986), «Иностранка» (1986).
Излюбленными литературными жанрами Довлатова являлись рассказ, новелла, небольшая повесть. Но существовал ещё один жанр, к которому сам Сергей Донатович относился с неизменным почтением, называя его «старинным и достойным». Это - записные книжки.
Он переиздавал свои записные книжки четырежды, под разными заглавиями, каждый раз дополняя их новыми текстами. А многие из миниатюр, включённые в эти сборники, впоследствии были использованы им в других произведениях. Первым из таких опытов стала небольшая (47 страниц) книжица «Соло на Ундервуде. Записные книжки». Эту книгу в 1980 году выпустило издательство «Третья волна». Основанное в 1976 году поэтом и публицистом Александром Глезером, оно незадолго перед тем переехало из Парижа в Нью-Джерси, так что указание на титульных листах его книг места издания «Париж- Нью-Йорк» лишь символически подчёркивало опору «Третьей волны» на творческие силы обеих «столиц» русской эмиграции.
Великолепному рассказчику, ироничному, с отличным чувством юмора - Довлатову идеально подходил жанр записных книжек... Вот одна из зарисовок из его записной книжки.
«У директора “Ленфильма” Киселёва был излюбленный собирательный образ - Дунька Распердяева. Если сотрудник “Ленфильма” ошибался, Киселёв говорил: “Ты ведёшь себя, как Дунька Распердяева” Или: “Монтаж плохой. Дунька Распердяева - и та бы лучше смонтировала”. Как-то раз на “Ленфильм” приехала Фурцева. Шло собрание в актовом зале. Киселёв произносил речь. В ней были нотки самокритики. Директор сказал: “У нас ещё много пустых, бессодержательных лент. Например - “Человек ниоткуда”. Можно подумать, что его снимала Дунька...” И тут директор запнулся. В президиуме сидит министр культуры - Фурцева. Кроме всего прочего - дама. А тут - Дунька Распердяева. Звучит не очень-то прилично... Киселёв решил смягчить формулировку. “Можно подумать, что его снимала Дунька Раздолбаева, - закончил он. Тут из рядов прозвучал змеиный голос Марамзина:
- А что, товарищ Киселёв, Дунька Распердяева замуж вышла?»
Обладателем этого «змеиного голоса» был Владимир Марамзин (настоящая фамилия - Кацнельсон Владимир Рафаилович; род. в 1934 году) - русский писатель. С 1975 года в эмиграции во Франции.
В России полная версия довлатовских «Записных книжек» вошла в состав трёхтомного - и, увы, посмертного, - собрания сочинений писателя, подготовленного петербургским издательством «Лимбус-пресс» в 1993 году. В роли составителя выступил тогда друг Довлатова, литературовед А.Ю. Арьев, чьё имя также не единожды встречается в «Соло на Ундервуде»: «Пришёл к нам однажды Арьев. Он выпил лишнего и курил, небрежно роняя пепел себе на брюки. Мама сказала:
- Андрей, у тебя на ширинке пепел...
- Где пепел, там и алмаз, - среагировал Арьев».
Формат записных книжек, короткого рассказа или повести оказался настолько востребованным в творчестве Довлатова, что своеобразное продолжение его «Соло на Ундервуде» вышло также в Санкт-Петербурге через шесть лет после смерти писателя. Редакция журнала «Звезда» подготовила сборник «Малоизвестный Довлатов», который и представлен в «Библиохронике». «В книгу вошли неизвестные широкому читателю произведения Сергея Довлатова, его письма к друзьям, воспоминания о нем приятелей, фотографии», - отмечается в издательской аннотации. А составление и подготовку сборника осуществил как раз Андрей Юрьевич Арьев. Почему именно он - станет понятно из письма Довлатова к Арьеву от 2 декабря 1988 года:
«Дорогой Андрей!
<...>
У меня есть ощущение, и даже уверенность, что в СССР скоро начнут печатать эмигрантов, и даже начали уже (Соколов, Войнович, Коржавин, не говоря о покойниках), и до рядовых авторов дело дойдет. Если нет, то нет и проблем. Я ждал 25 лет, готов ждать еще столько же и завещать это ожидание своим теперь уже многочисленным детям. Но если да, то возникают (уже возникли, например, в таллинской «Радуге») проблемы. Повсюду валяются мои давние рукописи, устаревшие, не стоящие внимания и пр. Самое дикое, если что-то из этого хлама просочится в печать, это много хуже всяческого непризнания. Короче, я обращаюсь к тебе как к самому близкому из литературных знакомых и к тому же - человеку «причастному», с огромной просьбой: содействовать защите моих прав, а именно - допускать к печати либо что-то из моих книжек, либо то, что получено от меня лично, выправлено и подготовлено мной самим.
Сделай это, насколько такой контроль в твоих силах.
Я понимаю, что могу выглядеть смешным, опасаясь пиратства, которого никто и не замышляет. Но мой страх перед возможностью такого дела столь велик, что я готов быть смешным.
Разумеется, я хочу быть изданным дома, разумеется, никаких особых амбиций у меня в связи с этим нет, но то, о чем я тебя прошу, по-настоящему важно.
Обнимаю тебя и всех общих друзей.
Любящий тебя
С. Довлатов»
Довлатовская афористичность, парадоксальность и при этом точность в деталях и в этом сборнике сгущены почти до осязаемой концентрации. Недаром, скажем, один из приятелей его, писатель Виктор Кривулин, чьи воспоминания о Довлатове вошли в книгу, назвал их «Поэзия и анекдот»: «Встречи с ним отпечатывались в тех же ячейках моей памяти, где хранятся анекдоты или языковые курьезы». Например, такие риторические жемчужины:
«Есть в советской пропаганде замечательная черта. Напористая, громогласная, вездесущая и беспрерывная - советская пропаганда вызывает обратную реакцию»;
«В общем, закипели страсти. В обычном русском духе. Русский человек обыкновенный гвоздь вколачивает, и то с надрывом»;
«Лимонова на конференции ругали все. А между тем роман его читают. Видимо, талант - большое дело. Потому что редко встречается. Моральная устойчивость встречается значительно чаще. Вызывая интерес, главным образом, у родни...»;
«До начала конференции меня раз сто предупреждали:
- Главное - не обижайте Коржавина!
- Почему я должен его обижать?! Я люблю стихи Коржавина, ценю его публицистику. Мне импонирует его прямота...
- Коржавин - человек очаровательный. Но он человек резкий. Наверное, Коржавин сам вас обидит.
- Почему же именно меня?
- Потому что Коржавин всех обижает. Вы не исключение»;
«Видимо, я окажусь средним писателем. Пугаться этого не стоит. Ведь только пошляки боятся середины. Именно на этой территории, я думаю, происходит все самое главное»;
«Впрочем, как-нибудь пришлю вам три-четыре странички из своих мемуаров, которые мог бы написать, но никогда писать не буду, так как считаю этот жанр подобным некрофилии»;
«Из жизненных сумерек выделяются какие-то тривиальные факторы. Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни хрена не видно»;
«...я считаю себя не писателем, а рассказчиком, это большая разница. Рассказчик говорит о том, как живут люди, прозаик говорит о том, как должны жить люди, а писатель - о том, ради чего живут люди. Так вот, я рассказчик, который хотел бы стать и писателем»;
«Талант - это как похоть. Трудно утаить. Еще труднее - симулировать»;
«Я знаю, кто мы и откуда. Я знаю - откуда, но туманно представляю себе - куда. И вы, думаю, не представляете. А может быть, представить себе этого и не дано... И слава Богу!
Мы живы, и одно это уже - показатель качественный».
А о последнем отрезке жизни Сергея Довлатова философски глубоко сказал его друг, писатель Пётр Вайль (1949-2009):
«Сейчас как-то глупо повторять - “жаль, что не записал за ним” Все равно глупо, конечно, - не записать. Кто ж знал.
Знать, вообще-то, можно было, отсюда и готовность. Да и знали все близкие. Знал и сам Довлатов. Удивительным образом его не напугало даже лживое, сделанное по настойчивым уговорам родных, сообщение врача о циррозе печени. (Довлатов говорил: “Цирроз-воевода дозором обходит владенья свои”.) Сергей в своем сознании как-то проглотил этот приговор, точнее - включил его в общий синдром. Водка - это естественно для русского писателя, а уж последствия - дело Божье».