Заведующая кафедрой ленинизма в Татарском коммунистическом университете, преподаватель рабфака, как жена председателя городского совета, члена ЦИК П.В. Аксенова - представитель партийносоветской элиты (и потому - квартира, машина, гостиница на время приездов в Москву)... Евгения Соломоновна Гинзбург, пламенная коммунистка и мать троих детей, 15 февраля 1937 г. была арестована вслед за мужем.
Сначала ее обвиняли «в связи» с арестованным профессором Н.Н. Эльвовым, который написал для четырехтомной «Истории ВКП(б)» главу о 1905 г., «неверно истолковав теорию перманентной революции». Книга была осуждена И.В. Сталиным в его письме в редакцию журнала «Пролетарская революция». Для Евгении Гинзбург все началось с выговора «за притупление политической бдительности», а закончилось приговором к 10 годам заключения за «участие в троцкистской террористической организации» (расстрельная статья 58, пункты 8 и 11, смягченная ей как женщине).
Годы до ареста в 1937 г. уже стали адом для Евгении Гинзбург: она едва не покончила с собой по дороге в дом отдыха - ее спасла соседка по купе, непостижимым образом угадавшая, что молодая женщина собирается выпрыгнуть из поезда. Знала ли тогда Евгения, что это был еще не ад, а лишь его преддверие?
«Первый звоночек» прозвенел в 1934 г. 1 декабря ночью ее вызвали в обком Казани. «Я не хочу употреблять возвышенных оборотов, - пишет Гинзбург в знаменитой книге воспоминаний «Крутой маршрут: Хроника времен культа личности», - но чтобы не погрешить против истины, должна сказать, что если бы мне приказали в ту ночь, на этом заснеженном зимнем рассвете, умереть за партию не один раз, а трижды, я сделала бы это без малейших колебаний. Ни тени сомнения в правильности партийной линии у меня не было. Только Сталина (инстинктивно, что ли!) не могла боготворить, как это уже входило в моду. Впрочем, это чувство настороженности в отношении к нему я тщательно скрывала от себя самой».
Эта ночь, в которую Гинзбург узнала об убийстве в Ленинграде С.М. Кирова, стала началом той мясорубки сталинских репрессий, в которую вместе с Евгенией угодили тысячи и тысячи людей.
Арест в 1937 г. Гинзбург восприняла едва ли не с облегчением: он показался менее страшным, нежели его ожидание. С этого момента началось то, наличие чего молодая преданная коммунистка даже предположить не могла в «счастливой Советской стране».
Гинзбург провела 10 лет в тюрьмах (в том числе в Бутырке, Лефортово и Ярославском изоляторе для политических заключенных) и лагерях на Колыме (Эльген, Таскан), а также 8 лет в «бессрочной» ссылке.
Набитые несчастными женщинами, в 2-3 раза перенаселенные камеры, где было нечем дышать, кроме испарений «параши», и приходилось спать по очереди, так как на нарах не хватало места... Страшные одиночки, где можно только ходить пять шагов туда и пять обратно, сидеть на табурете лицом к двери, а прилечь разрешалось только с 11 ночи до 6 утра. В одиночке запрещалось все - даже петь и делать гимнастику.
В карцере Гинзбург едва не отморозила ноги. Самыми страшными карцерами были «собачники», где человек мог только стоять, как замурованный, - оттуда приносили почти бездыханными. Пишет она и о «конвейере», то есть непрерывном многосуточном допросе: следователи «устают... и меняются, а я остаюсь все та же. Семь суток без сна и еды». Все время на ногах. И все это - еще до того, как разрешены были «особые меры», то есть пытки, которые ее, к счастью, не коснулись.
С самого начала пребывания в тюрьме Гинзбург поразила очень разная психология людей. Кто-то, несмотря ни на что, не подписывал ни одного документа с именами мнимых «врагов народа», кто-то ломался, а кто-то предавал «на всякий случай». Так, лучшая подруга Гинзбург, спокойно глядя ей в глаза, на очной ставке заявила, что слышала троцкистскую агитацию Евгении.
Но гораздо больше пишет Гинзбург о тюремном братстве и взаимовыручке. «О, это чувство тюремного родства! Самая, пожалуй, крепкая из человеческих связей. Даже теперь, спустя много лет, когда я пишу эти воспоминания, мы все, вкусившие «причастие агнца», - родственники. Даже незнакомые люди, которых встречаешь в дороге, на курорте, в гостях, сразу становятся близкими, как только узнаешь, что человек был ТАМ. Был... Значит, он знает то, что недоступно не бывшим, даже самым благородным и добрым».
Евгению Соломоновну спасали в ссылке стихи - «свои и чужие». К своему удивлению, в одиночке она выяснила, что помнит наизусть даже «Домик в Коломне» Пушкина. А на этапе, в тюремном вагоне, где были запрещены книги, она читала подругам наизусть «Евгения Онегина», которым проникся даже надзиратель «Соловей Разбойник», пришедший изъять книгу, которой не было.
Жестко и ярко описывает Гинзбург процедуру суда: «Напряженно вглядываюсь в лица своих судей. Поражает их разительное сходство друг с другом <…> Все на одно лицо, хотя один из них брюнет, другой убелен сединами. Ах, вот в чем дело! Это выражение глаз делает их одинаковыми. Взгляд маринованного судака, застывшего в желе. <...> Отмечаю время начала и конца процедуры. Семь минут! Вся трагикомедия длится ровно семь минут, ни больше ни меньше». А после вынесения приговора - радость: “Каторга! Какая благодать!” Все- таки ЖИЗНЬ».
Лагерную судьбу Евгении Гинзбург можно назвать едва ди не счастливой - она сама признает это. В отличие от других каторжанок, ей почти не пришлось пробивать кайлом вечную мерзлоту. Из-за того, что она обладала слабым здоровьем и через 10 дней таких работ превращалась в «полную доходягу», ее отправляли то в мужскую столовую, то (за взятку) на работу в гостиницу. Работала она и в курятнике. Спасало ее также незаконченное медицинское образование - Евгения оказалась востребованной в лагерных больницах (в частности, в туберкулезном отделении), а также в специальном заведении для детей, рожденных в ссылке. Но в восприятии обычного человека эта «счастливая» судьба может вызвать лишь ужас. Ежедневно умирающие груднички, дети, не умеющие в четыре года даже говорить.
Однажды Гинзбург пришлось лечить людоеда (для дальнейшего суда). Он съел солагерника. Расчленил и по ночам варил. Рассказывали, что в миске плавали волоски, потому что убитый был грузином.
Вокруг Евгении все время была смерть. «Потом я попыталась сосчитать, сколько человек умерло на моих руках... Получалось что-то близкое к тысяче...» Хоронили людей работавшие в морге «блатняки». Им было лень рыть могилы, и они просто рубили трупы на куски и бросали в общую яму.
За время лагерей Гинзбург потеряла почти всю семью - умер, не выдержав короткого ареста, отец. Мать умерла после повторного ареста дочери. Во время блокады Ленинграда не стало старшего сына Алексея. Но судьба наградила Гинзбург другой семьей - во время ссылки она встретила и полюбила такого же каторжанина, доктора Антона Вальтера, немца и католика. В дальнейшем они поженились и удочерили «прибившуюся» к детскому саду, где работала музыкальным работником уже вольнонаемная Евгения, девочку Антонину (впоследствии актрису Антонину Аксенову). Из прежней семьи к ней в Магадан приехал младший сын - будущий писатель Василий Аксенов.
После ссылки Е.С. Гинзбург с мужем переехали во Львов. Здесь, по некоторым данным, был создан альтернативный, гораздо более откровенный, антисталинский вариант «Крутого маршрута», уничтоженный автором.
В 1966 г., после смерти мужа, Е.С. Гинзбург перебралась в Москву, работала журналистом в журналах «Юность», «Семья и школа», «Новый мир», «Литературное обозрение».
Главный труд Е.С. Гинзбург - задуманный в годы тюрем и лагерей роман-воспоминание «Крутой маршрут» - первое документальное произведение о лагерях, написанное женщиной. «Меня часто спрашивают читатели: как вы могли удержать в памяти такую массу имен, фактов, названий местностей, стихов? - пишет в эпилоге Евгения Гинзбург. - Очень просто: потому, что именно это - запомнить, чтобы потом записать! - было основной целью моей жизни в течение всех восемнадцати лет... Все, что написано, написано только по памяти».
Правда, публикации романа на Родине она так и не дождалась. Зато копии книги активно «ходили» в виде самиздата. Впервые книга (частично) вышла в Милане (издательство «Мондадори», 1967), куда была вывезена в виде аудиозаписи. Вывоз и публикация происходили без ведома автора, которая была вынуждена оправдываться перед ЦК КПСС.
Затем книгу издали в Нью-Йорке. Евгению Гинзбург очень расстраивало такое бесцеремонное нарушение авторских прав. В СССР «Крутой маршрут» был впервые опубликован более чем через 10 лет после смерти автора - в 1988 г.
Вместе с сыном, Василием Аксеновым, Евгения Соломоновна успела посетить Францию и начать писать заметки «От Колымы до Сены», оставшиеся незавершенными.
Несмотря на судьбу, Евгения Гинзбург, лагерница и католичка, приняла на себя часть вины за происходящее: «Ведь убил не только тот, кто ударил, но и те, кто поддержал Злобу. Все равно чем. Бездумным повторением опасных теоретических формул. Безмолвным поднятием правой руки. Малодушным писанием полуправды...»