«Современный русский читатель живет с ощущением, что легенда о стальной блохе, подкованной русским умельцем, “была всегда”. К тому ведет сегодня масса ассоциаций. Эта история возникает у нас при слове “блоха”, при слове “левша” при слове, “Тула”; она первой вспоминается и при имени ее автора: не пленительные “Соборяне”, не гениально выточенный “Запечатленный ангел”, не хрестоматийный “Тупейный художник” - нет, именно “Блоха” выскакивает на поверхность памяти при одном имени Лескова». Так литературовед Лев Анненский начинает свою статью, посвященную 100-летию публикации (1981) «баснословия» - как определял сам Николай Семенович Лесков жанр своего произведения, - знаменитого «Левши».

И мало кто знает, что лесковский «Левша» был написан под впечатлением от посещения Сестрорецкого оружейного завода. А вот поводом для этой поездки писателя послужили события вовсе не имеющие отношения к оружейному производству. Дело в том, что в то время в пригородах столицы, Петербурга, подальше от всевидящего полицейского надзора, тайно стали распространяться проповеди запрещенной в России религиозной протестантской секты поклонников «лорда Редстока». Писателя же интриговал вопрос: почему в высших кругах петербургского света вдруг возник довольно обширный «клуб» почитателей учения человека, которого Лесков прямо определял так: «Довольно отважный, узкий и упрямый как фанатик, он ничего не считал важнее того, что ему нравилось. <...> довольно интересный, как курьезный маньяк, лорд Редсток может быть даже занимателен принимаемый в малых дозах, но в больших приемах он скучен и непереносим...»

Интерес Лескова к религиозной проблематике не был случаен.

Род Лесковых по отцовской линии происходил из духовенства: дед Николая Лескова (Дмитрий Лесков), его отец, дед и прадед были священниками в селе Лески Орловской губернии. Отец Николая Лескова, Семен Дмитриевич (1789-1848), служил дворянским заседателем орловской палаты уголовного суда, где и получил дворянство. Мать, Марья Петровна Алферьева (1813-1886), принадлежала к дворянскому роду Орловской губернии. Недаром, уже в начале 1890-х, Н.С. Лесков в одном из писем Л.Н. Толстому отметит: «...я с ранних лет жизни имел влечение к вопросам веры, и начал писать о религиозных людях, когда это почиталось за непристойное и невозможное (“Соборяне”, “Запечатленный ангел”, “Однодум” и “Мелочи архиерейской жизни” и т.п.), но я все путался и довольствовался тем, что “разгребаю сор у святилища”, но я не знал - с чем идти во святилище».

В апреле 1861 года в «Отечественных записках» была опубликована первая статья Н.С. Лескова - «Очерки винокуренной промышленности». В мае 1862 года в преобразованной газете «Северная пчела» под псевдонимом Стебницкий он публикует статью по поводу пожара в Апраксином и Щукином дворах. Статья обвиняла и поджигателей, к которым народная молва относила бунтовщиков-нигилистов, и правительство, не способное ни потушить пожар, ни поймать преступников. Распространилась молва, что Лесков связывает петербургские пожары с революционными стремлениями студентов, и, несмотря на публичные объяснения писателя, имя Лескова стало предметом оскорбительных подозрений со стороны «демократов».

Д.И. Писарев писал: «Найдется ли в России хоть один честный писатель, который будет настолько неосторожен и равнодушен к своей репутации, что согласится работать в журнале, украшающем себя повестями и романами Стебницкого?»

Многие критики отмечали и отмечают «остро драматичную и поразительно неровную литературную жизнь Лескова...». А он и не пытался скрывать своих антинигилистических убеждений и достаточно критическое порою отношение к православию («В том-то и дело, что верить по-православному нельзя, если человек не дурак...» - отмечал он в 1888 году в письме к А.С. Суворину). Это ему дорогого стоило...

Как раз в 1888 году А.С. Суворин предпринимает выпуск 10-томного собрания сочинений Лескова. Все шло отлично, выходящие тома быстро раскупались, росла подписка на них... Но вот на 6-м томе все круто меняется. «Дерзкий памфлет на церковное управление в России и на растление нравов нашего духовенства» - таков был приговор гражданской и духовной цензуры. Весь тираж арестован, неугодные произведения вырезаны и через несколько лет сожжены. До наших дней сохранились единицы экземпляров первоначального 6-го тома; один из них хранится в Российской государственной библиотеке.

«Лесковские очерки и заметки о клерикальной жизни, разбросанные до сих пор по разным газетам и мелким журналам, приобрели особую глубину и масштабность под одной обложкой, в соседстве друг с другом, - отмечала советская исследовательница О. Майорова. - Церковные порядки на Руси и русские церковные иерархи разных эпох предстали пред взыскательным, ядовитым и вместе с тем мудрым судьей, увидевшим в “маловерии” одних и в “крутом самовластии” других истоки... нигилизма и прочих “духовных немощей”. Рассказ о бедах и тяготах духовенства обернулся размышлениями о жизни русского общества в целом, причем вызывающе независимый тон лесковских суждений - ироничный, несколько лукавый и вместе с тем абсолютно бескомпромиссный - придавал образу автора немалую притягательность».

Таким образом, очерк «Великосветский раскол: лорд Редсток и его последователи», начавшийся печататься в 1876 году в сентябрьском выпуске журнала «Православное обозрение», не попал в первое собрание сочинений Н.С. Лескова. Нет этого очерка и в образцовом 12-томном Полном собрании сочинений Н.С. Лескова, выпущенном издательством Маркса в Санкт-Петербурге в 1902-1903 гг.

Между тем в истории России, с легкой руки Лескова, этот социальный феномен и получил свое название - «Великосветский раскол». Что же это было?

В конце февраля 1874 года, в Санкт- Петербург из Англии прибыл Гренвил Огастес Уильям Уолдигрейв, 3-й барон Редсток, или, как его называли в России для краткости, лорд Редсток (1833-1913) - английский христианский миссионер. Пригласила его в Россию, между прочим, Юлия Денисовна Засецкая - дочь легендарного Дениса Давыдова, литератор, переводчица, благотворитель и друг Лескова и Достоевского, перешедшая в протестантство. Лесков недаром отмечает в начале своего очерка, что «теперь его положение упрочено, во-первых тем, что дамы, долго присматриваясь к Редстоку, нашли, что “он очень красиво молится”».

Вообще, дамы высшего света составляли ядро поклонников Редстока. Наперебой они приглашали английского миссионера к себе в дома, чтобы выслушать его проповеди (на английском языке). Суть которых, кстати говоря, была тривиальна: «...лорд Редсток понял вот что <...>- все “принявшие Христа” спасены и им не о чем за себя беспокоиться и плакать: сердце их должно быть полно радости всесовершенной. Он это так понял, и как он понял, так и решил, что это и есть истина, годная не для него одного, а для всего человечества, которому он с тех пор ощутил неодолимую потребность возвещать сию, по его словам, “несказанную радость”».

Лесков и не пытается скрывать своей иронии по отношению к Редстоку: «Ни в литературе, ни в науке Редсток не проявил себя ни чем замечательным; душевныя его свойства мы уже более или менее знаем, а об уме его у нас совсем не принято говорить. Одно достоверно, что умным человеком лорда Редстока никто не считает, и сами его почитательницы против этого не возражают, но говорят только, что он “превыше ума”. <...> Сами его родные считают его односторонне помешанным, и это мнение, разделяемое весьма многими, прокрадывалось и в печать...» (Заметим, однако, что Редсток образование получил в Оксфорде.)

Лесков дает достаточно подробный очерк жизни Редстока и его персоны вообще. Дает, повторим, сочно, иронично, но не зло. Злится он, скорее, на поклонников Редстока, чем на него самого: «...всегда в России, по выражению поэта, была “жизнь мелка и только скука глубока”, однако почему же тут религия понравилась непременно в форме вероучения Редстока? <...> все-таки этот лорд, с его суконным языком, ухватками ярмарочного коробейника и сапожищами, которыми он стучит, как лошак копытами, право не самая лучшая забава и лекарство от скуки».

Но в том-то и заключается для Лескова парадокс - как, за счет чего этот протестантский миссионер сумел «охмурить» великосветскую часть русского общества. И вот тут-то, думается, Лесков и приходит к тем выводам, которые возмутили отечественную духовную цензуру.

«...проповедь <Редстока> выходит чем-то вроде русскаго кустарнаго производства, - пишет Лесков. - Это не спокойное возношение преданной и смиренно любящей души, а это лепет страстного экстаза души влюбленной; но тем это и понятнее. <...>

Нынешнее же изложение многих наших молитв действительно трудно для понимания, и нечего скрывать, что многие, молясь этими молитвами, значительной доли слов их не понимают. <...> По-моему, это всего более указывает на необходимость пересмотреть и исправить наш православный молитвенник, который устарел и многим кажется невыражающим тех чувств, какие они желают выразить в молитве. Это давно чувствуется и это достойно внимания».

В завершение своего очерка Н.С. Лесков задается главным вопросом: «...имеет ли все это наскоро и неискусно мною очеркнутое великосветское религиозное движение характер раскола (как его теперь называют)?»

Вот его ответ.

«Если смотреть на раскол как на полное отщепенство от церкви с признанием невозможности соглашения с нею в главнейших основах веры, то такого раскола нет... Весь редстоковский раскол есть группа людей, любящих потолковать о Слове Божием, о спасении и об оправдании. Разномыслие их с Церковью православною состоит в особенном мнении об оправдании и о так называемом „культе мертвых”, да в совете обходиться при молитве без призывания святых и Девы Марии. Но в этом смысле, мне кажется, у нас наберется очень много раскольников, даже совсем не имевших никакого общения с Редстоком...»

По мнению Лескова, те представители русского общества, которые «звали напасть на эту муху с обухом», явно переусердствовали. «Русскаго нечего учить верить и терпеть, - он сам в этом деле профессор <...> У русскаго народа хорошая и теплая вера, хотя он в большинстве и не сведущ в Писании; но там, как говорил св. Дмитрий Ростовский (слово на день жен мироносиц), “за нуждою и утеснениями часто некогда думать о Боге” Там скорее всего поразумеются с теми, кто поможет спасаться от нужды и утиснений, а не с теми, кто будет разводить разводы об оправдании».

Редсток покинул Россию в 1876 году. «Выехал от нас оскорбленный так, как умеют оскорблять только в России, где не гнушаются, начав спор с вопросов веры или политики, свести его к обвинению противника чуть не в воровстве серебряных ложек», - пишет Лесков. Но любопытно отметить вот что. Сохранилось свидетельство, что Редсток не только не обиделся, но даже чрезвычайно полюбил книгу Лескова.