Записки декабриста (1902 год)

Сергей Волконский

Военное поприще генерала князя Сергея Григо­рьевича Волконского, за участие в Южном тай­ном обществе лишённого дворянства, чинов и отправленного в кандалах в Сибирь, было наследственным. Сын генерала от кавалерии князя Григория Семёновича Волконского и внук по материнской линии фельдмаршала князя Николая Васильевича Репнина, он начал воен­ную службу в начале 1806 года поручиком в Кава­лергардском полку. С возобновлением в том году боевых действий против Наполеона 18-летний Волконский, стремясь, как и все его сверстники, отомстить Франции за неудачу при Аустерлице, перевёлся в действующую армию в качестве адъ­ютанта главнокомандующего фельдмаршала М. Ф. Каменского. Но так как Каменский по болезни вскоре покинул вверенные ему войска, Волконский, оставшись «сиротой», принял пред­ложение генерал-лейтенанта А. И. Остермана- Толстого стать его адъютантом. После сраже­ний под Пултуском, где произошло его боевое крещение, и при Прёйсиш-Эйлау, где его ранило, он по ходатайству зятя, П. М. Волконского, был причислен к свите Л. Л. Беннигсена и, находясь при главнокомандующем, принял участие в битве под Фридландом. Свою жизнь при Глав­ной квартире, этой «школе подлости и интриг», Волконский вспоминать не любил, хотя именно благодаря своему привилегированному поло­жению он мог, например, с весьма выгодной точки наблюдать историческую встречу Алек­сандра I и Наполеона на середине Немана в 1807 году перед заключением Тильзитского мира.

Следующая военная кампания, в которой довелось участвовать Волконскому, – русско­турецкая 1811–1812 годов, окончившаяся для него назначением флигель-адъютантом к госу­дарю. В этом качестве он и отправился в 1812 году в Вильну, где началась для него Отечествен­ная война. Исполняя обязанности курьера, Вол­конский доставлял предписания атаману М. И. Платову и генералу П. И. Багратиону, по поручению А. А. Аракчеева ездил осматривать крепость в Динабурге, из Дрисского укреплён­ного лагеря пробирался в Витебск, чтобы узнать, безопасен ли тракт до Могилёва. После того как Александр I покинул Главную квартиру, Волкон­ский перешёл штаб-офицером к Ф. Ф. Винценге- роде, в отряд, назначенный действовать в тылу французской армии. При П. В. Голенищеве- Кутузове, сменившем Винценгероде на посту начальника отряда, Волконский, уже в чине полковника, получил от нового командира соб­ственный «летучий» отряд из трёхсот казаков. Теперь его партизанское поприще заключалось в том, чтобы тревожить неприятеля, уничто­жать переправы, мосты, продовольственные припасы и, конечно же, истреблять живую силу противника. По окончании Отечественной войны, перед Заграничным походом, Волкон­ский снова вернулся к Винценгероде и дрался в составе его корпуса при Калише, Лютцене и Лаоне. 15 сентября 1813 года он был произве­дён в генералы.

Свой боевой путь и последующую военную службу, а также арест и первый допрос След­ственным комитетом Волконский подробно изложил в своих записках, составлявшихся им после возвращения из Сибири в последние шесть лет жизни. При этом он, по его собствен­ному признанию, старался писать преимуще­ственно о том, что видел сам, а всё другое, ссы­лаясь на своё «малое служебное положение», оставлял военным историкам: «Я долгом считаю предуведомить, что мой рассказ… во всё время Отечественной войны будет только о том, чего я был или участником, или свидетелем. Общие распоряжения не могли быть мне известны, а весь ход кампании многими подробно, хотя большею частью весьма пристрастно в пользу личностей, написан».

Отличительной особенностью записок Вол­конского является их предельная откровен­ность как по отношению к себе, так и к окружав­шим его людям. Нелестного отзыва («шарлатан без всяких дельных способностей») удостоился его первый наставник в Кавалергардском полку, будущий военный министр А. И. Чернышёв. Говоря о М. С. Воронцове, отношения с которым часто принимали враждебный характер, Волконский отмечал его непомерное тщеславие и постоянное желание «выказать себя», зачастую в ущерб общему делу. Примечателен также рас­сказ об атамане М. И. Платове, злоупотребившем «горчишной» на биваке под Смоленском и упу­стившем время для распоряжения об атаке французов. Наряду с примерами, служащими во славу русского оружия, в записках рисуется и другой образ войны – с интригами, доносами, беспорядками в снабжении армии всем необхо­димым, незаконными денежными оборотами и откровенным воровством. Так, Волконский рассказывает о нежелании многих помещиков выделять провиант для армии, из-за чего ему даже пришлось везти специальное донесение из Клина в Санкт-Петербург. Примечателен разго­вор, случившийся у него во время аудиенции у Александра I: «Тут государь делал мне следую­щие вопросы: “Каков дух армии?” Я отвечал: “От главнокомандующего до всякого солдата – все готовы положить свою жизнь к защите Отече­ства и Вашего Императорского Величества”. – “А дух народный?” – На это я ему отвечал: “Госу­дарь! Вы должны гордиться им: каждый крестья­нин – герой, преданный Отечеству и Вам”. – “А дворянство?” – “Государь, – сказал я ему, – сты­жусь, что принадлежу к нему: было много слов, а на деле ничего”. Государь тогда взял меня за руки и сказал: “Рад, что вижу в Тебе эти чувства! Спасибо! Много спасибо!”… Этот разговор так мне памятен, что заверяю: просто слово в слово передаю его теперь моим пером».

Отступление от Вильны до Москвы, партизан­ская война, преследование отступающего неприятеля, Заграничный поход – всё это опи­сано глазами очевидца, старавшегося не упу­стить самое существенное в военных действиях и в поступках людей, его окружавших, и в то же время зорко подмечавшего детали. Например, крайне интересен в изложении Волконского рассказ о попытке Наполеона начать перего­воры о мире при посредничестве московского дворянина Ивана Алексеевича Яковлева: «Довольно замечательное обстоятельство – это прибытие на наши аванпосты под парламентёр­ским от французов флагом действительного статского советника Яковлева. Прибыв, он тре­бовал немедленной отсылки к генералу Винцен- героде, имея, как он говорил, важное сообщение ему для передачи государю… Яковлев был тесно знаком с Винценгероде: оба они были во вре­мена суворовской кампании в Италии при вели­ком князе Константине Павловиче… Винценге- роде приказал приближённым при нём, в том числе и мне, быть свидетелем его свидания с Яковлевым. При прибытии сего последнего, нас, несколько человек, было в комнате, занимаемой Винценгероде. Яковлев, взошедши, по обыкно­вению, приветствовал, как знакомый, коротко, и сказал Винценгероде, что он имеет необходи­мость переговорить с ним глаз на глаз. Но Винценгероде ему отвечал, что все присутствующие так близки ему и так пользуются полным его доверием, что ему нечего опасаться говорить при нас и что даже он требует, чтобы тайна, которую он имеет сообщить ему, была выска­зана при нас. Тогда Яковлев объявил ему, что оставался больным в Москве при занятии города французами. Наполеон, имевший о нём сведе­ния… вызвал его к себе и поручил ему для пере­дачи русскому императору от себя письмо и вме­сте с тем выразил, что он, Наполеон, желает войти в переговоры о замирении с императо­ром Александром и что передачу письма и этого поручения передал ему, Яковлеву, как извест­ному ему дипломату. Едва только кончил это сообщение Яковлев, Винценгероде ему сказал: “Хотя мы и старые знакомые, но должен я вам сказать, что объявленное вами заставляет меня действовать с вами не как старый знакомый, но как лицо, обязанное служебным долгом. Моё одно присутствие охраняет вас от поругания присутствующих господ. Предложение к миру не может привлечь к сердцу ни государя, ни кого из его верноподданных, и поэтому письмо, вам вручённое, перешлю государю, но вместе и вас арестованным. Вот всё, что я могу вам сказать на ваше извещение, и как старый ваш знакомый сожалею, что вы приняли такое поручение”. Как я заведовал письменными делами при Винценгероде, исправляя должность дежурного штаб- офицера по отряду, то Винценгероде приказал мне приготовить к безотлагательному отъезду фельдъегеря, послав собственноручное донесе­ние государю императору, и вместе с тем велел назначить офицера и конвойных для отправки арестованным Яковлева также на курьерских. Впоследствии я узнал, что государь отправил, не распечатавши, письмо Наполеона к Кутузову для возвращения в том же виде на французские аванпосты, а по прибытии Яковлева в Петербург его прямо повезли в Петропавловскую крепость, где подвергли его следствию тайному, после которого Яковлев был отправлен в свои деревни под надзор местной полиции, и запрещён ему был въезд в обе столицы».

В этой истории примечательно многое: и выдающее растерянность французского импе­ратора решение доверить переговоры о мире, по сути дела, первому встречному; и поведение Яковлева, принявшего на себя эту сомнитель­ную миссию, чтобы выбраться из горящей Москвы, спастись самому и спасти своих близ­ких; но также и то, что среди домочадцев Яков­лева находился его полугодовалый незаконно-рожденный сын Александр, будущий писатель Александр Герцен, который десятилетия спустя в «Былом и думах» расскажет семейную легенду о неудачном посольстве отца.

Завершая рассказ о военной эпопее, декабрист Волконский делает характерное признание: «Зародыш сознания обязанностей гражданина сильно уже начал выказываться в моих мыслях и чувствах, причиной чего были народные события 1814 и 1815 годов, которых я был свиде­телем, вселившие в меня, вместо слепого пови­новения и отсутствия всякой самостоятельно­сти, мысль, что гражданину свойственны обя­занности отечественные, идущие, по крайней мере, наряду с верноподданническими».

Свои записки Волконский посвятил сыну – Михаилу Сергеевичу Волконскому (1832–1903) – с правом «дать им, частью или вполне, глас­ность». Хотя предложения напечатать ценней­шие мемуары делались неоднократно, в частно­сти редактором журнала «Русская старина» В. И. Семевским, М. С. Волконский решил издать их только в 1901 году, незадолго до своей кон­чины, став к тому времени обер-гофмейстером и членом Государственного совета. В предисло­вии к изданию, объясняя своё прежнее нежела­ние обнародовать мемуары, он говорил, в том числе, об этической стороне подобной публика­ции: «Долгие годы я не решался воспользоваться разрешением моего отца, Сергея Григорьевича Волконского, предать гласности оставленные им мне “Записки”. Но прошло уже более три­дцати пяти лет со дня его смерти, более трёх четвертей века истекло со времени последних событий, им описанных. Из лиц, о которых он говорит, не осталось в живых никого. Сошло со сцены, за немногими исключениями, и второе поколение. Наконец, события, о которых идёт речь, сделались уже достоянием истории».

В Библиохронике представлено второе изда­ние «Записок», вышедшее в 1902 году. В начале книги М. С. Волконский выражал благодарность тем, кто принимал участие в подготовке руко­писи к печати, а именно: И. П. Барсукову, «содей­ствовавшему в издании настоящего труда», а также капитану Генерального штаба В. В. Бутовичу и штабс-капитану князю А. М. Волконскому (внуку мемуариста), подготовившим «подстроч­ные примечания военного характера». Несмо­тря на уверения М. С. Волконского в том, что «Записки» публикуются совершенно в той пол­ноте, как они остались в рукописи, изъятия из текста всё же были сделаны. Они касались слиш­ком резких или откровенных оценок и фактов, касавшихся самых высокопоставленных лиц. Немногочисленные купюры появились и по тре­бованию цензуры. Все эти сокращения воспол­нило современное издание «Записок» С. Г. Вол­конского в серии мемуаров декабристов «Поляр­ная звезда» (Иркутск, 1991), подготовленное по рукописи, хранящейся в ИРЛИ РАН.

Поскольку мемуары обрываются на событиях 1826 года (Волконский не успел даже дописать последнюю фразу), М. С. Волконский посчитал необходимым рассказать о дальнейшей судьбе отца, воздерживаясь, «насколько это возможно, от всякой личной оценки фактов и событий». Из приведённых документов и материалов, касаю­щихся пребывания Волконского в Петропав­ловской крепости, а потом в Сибири, обращает на себя особое внимание фрагмент о помилова­нии декабристов, дарованном Александром II в дни коронационных торжеств. Ведь именно М. С. Волконскому, находившемуся в то время в Москве, выпала историческая обязанность доставить Высочайший манифест из Кремлёв­ского дворца в Сибирь. Здесь же помещён некро­лог на смерть С. Г. Волконского, написанный И. С. Аксаковым и опубликованный в газете «День» (1865. №№ 51–52).

К изданию приложены три гравированных портрета, выполненные австрийским художни­ком В. Унгером в Вене. На одном из них изобра­жена Мария Николаевна Волконская, урождён­ная Раевская – жена Сергея Григорьевича, отпра­вившаяся за мужем в Сибирь. Перед её отъездом и была выполнена П. Ф. Соколовым акварель, послужившая оригиналом для Унгера. На двух других портретах – сам Сергей Григорьевич. Он изображён в молодые годы (с оригинала Ж. Б. Изабе) и незадолго до смерти (с фотогра­фии) красивым седовласым стариком в сюртуке. Таким, как на этом портрете, он был, когда писал, а иногда диктовал свои записки. Из всех много­численных наград, полученных на полях сраже­ний и отнятых приговором Верховного уголов­ного суда, Волконский более всего сожалел о трёх. В 1863 году он просил императора воз­вратить ему право носить «крестик в память Прёйсиш-Эйлауского сражения и серебряную военную медаль 1812 года, а равно и бронзовую дворянскую медаль, в память той же войны уста­новленную». Просьба эта была удовлетворена. Именно так – с золотым прёйсиш-эйлауским крестом на георгиевской ленте и серебряной медалью на голубой ленте – Волконский изо­бражён на открывающей книгу его воспомина­ний гравюре Унгера.

Волконский Сергей Григорьевич (1788–1865)

Записки Сергия Григорьевича Волконского (декабриста). С послесловием издателя, князя М. С. Волконского. Издание второе, исправленное и дополненное. Санкт-Петербург: Синодальная типография, 1902. 548 с., 3 л. иллюстрации. В цельнокожаном сбор­ном переплёте времени издания: крышки обтянуты тёмно-вишнёвой кожей с вставками и углами коричневой кожи, украшенными растительным орнаментом конгревного тиснения. На корешке теснённые золотом название и орнамент. Декоративные печатные форзацы – хромолитографии: сиреневые ирисы на зелёном фоне. Тройной торшонированный обрез. 27х17,5 см. На форзаце ярлык: «Книжный магазин Т-ва М. О. Вольф. С. Петербург и Москва». Переплёт – замечательный памятник оформления книги стиля модерн. Экземпляр в превосходной сохранности.