Страх (1931 год)

Александр Афиногенов

В стихотворном фельетоне А. Архангельского и М. Пустынина, печатавшемся газетой «Вечер­няя Москва» летом-осенью 1932 года, одна из глав содержала обзор текущего театрального репертуара:

Какие мощные размахи!
Как грозен театральный гром!
Афиногеновские «Страхи»,
Кругом - «Разбег», «Разлом», «Разгром»...
Для МХАТа, ТИМа, ТРАМа, ТЮЗа
«Шекспиры» не жалели рук:
Стоял во всех концах Союза
Машинок пулемётный стук.
И в театральные портфели
«Шедевры» пачками летели,
Чтобы увидеть рампы свет,
Пройдя суровый худсовет.

Перечень самых популярных спектаклей столичной сцены неслучайно открывался пье­сой А. Н. Афиногенова «Страх» - в тот сезон именно она неизменно собирала полные залы, вызывая шквал эмоций у публики и лавину вопросов у критики.

Автор «Страха» родился в семье железнодо­рожного служащего (впоследствии ставшего писателем) и учительницы. Афиногенов с самого детства испытывал тягу к творчеству: организовал детский кукольный театр, уча­ствовал в литературных и артистических кружках. Впоследствии эта страсть совмести­лась в нём с увлечением общественной рабо­той: в 16 лет он занимался революционной пропагандой, в 18 - вступил в РКП(б).

В 1924 году Афиногенов окончил Московский институт журналистики. К тому времени он уже попробовал себя как поэт, уже увидела свет его первая пьеса «Роберт Тим». Вскоре начинаю­щего драматурга пригласили заведовать лите­ратурной частью 1-го Московского рабочего театра Пролеткульта, а ещё через несколько лет молодой энергичный партиец возглавил теа­тральную секцию самой политизированной литературной организации того времени - Рос­сийской ассоциации пролетарских писателей. Однако, в отличие от многих других литчиновников, головокружительная карьера Афиноге­нова убедительно подкреплялась творческими успехами: в 1929 году его пьесу «Чудак» поста­вили сразу несколько ведущих театров Москвы и Ленинграда. Но по-настоящему знаменитым он стал благодаря «Страху».

Главная проблема пьесы - судьбы старой и новой интеллигенции в Советской России. Её герои - сотрудники Института физиологи­ческих стимулов. Институт занимается про­блемой формирования нового человека (идея, по тем временам, весьма популярная: доста­точно вспомнить изучавший природу гени­альности московский Институт мозга, в кото­ром собирали, консервировали и препариро­вали мозги великих усопших - от Ленина до Маяковского). В Институте идёт нешуточная борьба между профессурой старой школы и молодыми выдвиженцами - аспирантами и ассистентами, присланными в науку по пар­тийной разнарядке. Выдвиженцы пишут с ошибками, плохо знакомы с изучаемым пред­метом, но их ведёт вперёд классовое чутьё. Они знают, что такое «волк в овечьей шкуре»: когда дочь одного из преподавателей Инсти­тута хочет устроиться на завод, чтобы физиче­ским трудом перековать себя из «социально чуждого» в «социально близкого», они указы­вают на недостаточность этих усилий. «Пере­рождение человека - не ремонт трактора, ­говорит выдвиженка, которая в конце концов и возглавит Институт. - Дворянин, стоящий у станка, ещё не пролетарий».

Местом генерального сражения сил добра и зла в Институте становится Лаборатория людского поведения. Используя собранные Лабораторией данные, глава консерваторов профессор Бобров делает доклад, в котором утверждает, что поведение большинства совет­ских людей определяет страх. Он говорит: «Восемьдесят процентов всех обследованных живут под вечным страхом окрика или потери социальной опоры. Молочница боится конфис­кации коровы, крестьянин - насильственной коллективизации, советский работник - непре­рывных чисток. Партийный работник боится обвинений в уклоне, научный работник -обвинений в идеализме, работник техники -обвинения во вредительстве. Мы живём в эпоху великого страха. Страх заставляет талантли­вых интеллигентов отрекаться от матерей, подделывать социальное происхождение, про­лезать на высокие посты: ведь на высоком месте не так страшна опасность разоблачения. Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым, замкнутым, недобросовест­ным, неряшливым и беспринципным. Никто ничего не делает без окрика, без занесения на чёрную доску, без угрозы посадить или выслать. Кролик, который увидел удава, не в состоянии двинуться с места, - его мускулы оцепенели, он покорно ждёт, пока удавные кольца сожмут и раздавят его. Мы все кролики.

Можно ли после этого работать творчески? Разумеется, нет. Уничтожьте страх, уничтожьте всё, что рождает страх, и вы увидите, какой богатой творческой жизнью расцветёт страна!»

Конечно же, заблудшему профессору дадут достойный отпор. Конечно же, выяснится, что его подтолкнули к неверным выводам и им манипулировали контрреволюционные эле­менты из-за границы. Конечно же, учёный рас­кается. Но нетрудно представить, какое впе­чатление производил этот монолог на людей, уже успевших почувствовать приближение Большого Террора, а вместе с ним - Большого Страха...

В Библиохронике представлено первое изда­ние афиногеновской пьесы. Известно, что напечатанный текст значительно отличался от первых редакций, не пропущенных цензу­рой. Так, автору пришлось убрать слишком резкие упоминания о карательных органах, а у профессора Боброва появился достойный оппонент - старая большевичка Клара. Лишь после этого «Страх» увидел свет.

Описываемый экземпляр интересен своей историей: под эпиграфом из Р. Тагора - «Стена раскалывается надвое» - зелёными чернилами приписано: «а мы наоборот с каждой поста­новкой сближаемся. Аминь! А. Афиногенов -Н. Петрову. Э/м «К.Маркс». 26/VIII-31».

Дарственная надпись сделана на борту эсминца «Карл Маркс», где Афиногенов нахо­дился с 3 августа по 3 сентября 1931 года по командировке Политуправления морских сил Балтийского флота (ПУБалта) для сбора мате­риалов к новой пьесе о Красном Флоте. Адре­сат надписи - Николай Васильевич Петров (1890-1964) - выпускник режиссёрского класса МХТ, ученик В. И. Немировича-Дан­ченко. С 1910 года ставил спектакли в Александринском театре, который в 1920-м был пере­именован в Петроградский академический театр драмы, а Петров какое-то время спустя стал в нём директором и художественным руководителем. Смысл дарственной надписи на книге легко расшифровывается: Ленин­градский театр драмы, в 1931 году первым поставивший на своей сцене «Страх», годом раньше уже ставил афиногеновского «Чудака».

Н. В. Петрову была суждена долгая жизнь в театре. Ещё до войны он перебрался в Москву, где возглавил Театр Транспорта. В 1948 году был удостоен Сталинской премии. Руководил режиссёрским и актёрским факультетами ГИТИСа. Умер на пороге своего семидесяти­пятилетия.

Афиногенов же едва сам не стал жертвой эпохи Большого Страха: в 1937 году он был исключён из партии и Союза советских писа­телей, а ареста избежал только потому, что ока­зался в числе восстановленных по Постановле­нию январского пленума ЦК ВКП(б) 1938 года «Об ошибках партийных организаций при исключении коммунистов из партии».

А. Н. Афиногенов погиб 29 октября 1941 года во время налёта немецкой авиации на Москву. Отправив семью в эвакуацию, он остался в городе, чтобы возглавить литературный отдел Совинформбюро. Ему было 37 лет.

Афиногенов Александр Николаевич (1904-1941)

Страх. Москва; Ленинград: Государственное издательство художественной литературы, 1931. 88 с. с иллюстрациями. В издательском переплёте. 20х13 см. На с. 3 под эпиграфом дарственная надпись зелёными чернилами Николаю Васильевичу Петрову (1890-1964). На верхней крышке переплёта владельческая роспись «Николай Петров» чёрными чернилами. В тексте режиссёрская разметка простым, красным и зелёным карандашами. Обложка и рисунки в тексте Николая Павловича Акимова (1901-1968), известного театрального режиссёра, начинавшего свою работу в театре как художник и в 1931 году ставшего оформителем спектакля «Страх» в постановке Ленинградского академического театра драмы. Тираж 3000 экземпляров. В книгу вложен бланк Управляющего театром Ленинградского государственного театра драмы с переписанной Н. В. Петровым вставкой к пьесе «Делец» по роману латышского писателя Павилса Розитса (1889-1937). Замечательный экземпляр, дополняющий историю бытования одной из самых популярных советских пьес 1930-х годов.